Вместе с другими Стасов восхищался тем, как мастерски Васнецов превратил лаконичные сценические ремарки Островского в полномасштабную картину русской народной традиции. Островский описывает Берендеевку следующим образом: «дворцы, дома, избы – все деревянные, с причудливой раскрашенной резьбой». Дворец царя Берендея описан в столь же минималистичных выражениях, с добавлением деталей в виде слепых гусляров и двух скоморохов, которые развлекают царя, пока он расписывает столб дворца [Островский 1977: 365, 408–409].
Рис. 20. В. М. Васнецов, «Палата царя Берендея». Эскиз декорации для оперы Н. А. Римского-Корсакова «Снегурочка» (1885)
Но Васнецов не просто визуализировал текст Островского, а сделал нечто гораздо большее: он создал многоцветные узорчатые композиции, благодаря которым крестьянские избы и дворцы стали бесспорными произведениями искусства. Художник реконструировал обычное крестьянское жилище, сделав массивные бревна стен изящными и живописными. Арки, столбы и колонны во дворце царя Берендея, казалось, восходят к мотивам, найденным в допетровских книгах и традиционных лубках; при этом они также напоминали внутренний облик типичного крестьянского двора. Васнецов создал нечто одновременно новое и узнаваемое – не изображение крестьянской повседневной жизни, а намек на ее мифологическое измерение[681]
. Художник продемонстрировал, как можно было успешно облачить в старину русскую национальную идею. Васнецов был признан мастером подлинного древнерусского стиля даже такими непримиримыми оппонентами, как Дягилев и Стасов, опубликовавшими репродукции многих его работ в первых номерах журналов «Мир искусства» и «Искусство и художественная промышленность» соответственно[682].В 1873 году публика без особого энтузиазма восприняла весеннюю сказку Островского. В 1880-е годы декорации Васнецова также поначалу смутили зрителей. Поленова обобщает реакцию общества на более позднюю постановку следующим образом:
Постановка «Снегурочки» явилась чем-то совершенно новым в области театра и совершила полный переворот в русском декоративном искусстве. Публика, привыкшая к условности казенных театров, к известному, выработанному типу декораций и костюмов, не сразу поняла новое направление. Но художественный мир с первых представлений оценил его и приветствовал новую эру в жизни театра [Поленова 1922: 84].
После первых неоднозначных рецензий массовая пресса также начала ассоциировать Берендеевку с подлинно русской стариной. Стасов сыграл не последнюю роль в том, чтобы донести эту идею до аудитории.
На протяжении своей долгой карьеры Стасов продвигал национальные идеалы, видя их воплощение то в Гартмане и Ропете, то в Репине, то в Васнецове, которого он представляет в своей восторженной рецензии не иначе как национальным героем [Стасов 1898: 97–98]. Но авторитетное суждение Стасова было основано на нескольких заблуждениях, которые сам критик не заметил. Во-первых, та подлинно традиционная русская старина, которую интуитивно чувствовал Васнецов, на самом деле была почерпнута из монументальных изданий, таких как «Древности Российского государства» Солнцева, которые заключали в себе «целые музеи всего старорусского, истинно народного, художественного и творческого»[683]
. Во-вторых, Стасов прямо отождествляет берендеев с древними русскими племенами. Изначально критик признает, что берендеи из сказки Островского – это чистая фантазия. Он также указывает, что исторические берендеи были тюркскими кочевыми племенами, известными своей жестокостью и воинственным духом. Но ни одно из этих противоречий не мешает ему подчеркивать подлинную русскость Васнецова и его «для этих
Именно таким образом «фальшивые Берендеи» стали представлять подлинную русскую национальную культуру.