Искусство на повестке дня. Рождение русской культуры из духа газетных споров

Национализм – вот еще больной вопрос современного и особенно русского искусства. Многие в нем полагают все наше спасение и пытаются искусственно поддержать его в нас. Но что может быть губительнее для творца, как желание стать национальным. Единственный возможный национализм – это бессознательный национализм крови. И это сокровище редкое и ценнейшее. Сама натура должна быть народной, должна невольно, даже быть может против воли, вечно рефлектировать блеском коренной национальности. Надо выносить в себе народность, быть, так сказать, ее родовитым потомком, с древней, чистой кровью нации. Тогда это имеет цену и цену неизмеримую. Принципиальный же национализм – это маска и неуважение к нации. Вся грубость нашего искусства в частности, происходит от этих ложных поисков; как будто стоит только захотеть, чтобы схватить и передать сущность русского духа. И вот являются такие искатели и схватывают то, что их поверхностному представлению кажется наиболее типичным и что наиболее дискредитирует нашу народную особенность. Это роковая ошибка, и пока в русском национальном искусстве не будут видеть стройной грандиозной гармонии, царственной простоты и редкой красоты красок, до тех пор у нас не будет настоящего искусства. Взгляните же на нашу истинную гордость: новгородскую и ростовскую старину, – что может быть благороднее и гармоничнее ее? Вспомните наше величие – Глинку и Чайковского. Как тонка и изящна у них и как гигантски выражена вся Россия, все чисто русское. Конечно, в нашем искусстве не может не быть суровости, татарщины, и если она вылилась у поэта потому, что он иначе мыслить не способен, потому что он напитан этим духом, как например Суриков и Бородин, то ясно, что в их искренности и простодушной откровенности и кроется вся их прелесть. Но наши ложные берендеи, Стеньки Разины нашего искусства – вот наши раны, вот истинно не русские люди [Дягилев 1899б, 3–4: 58–59].

Не прошло и десяти лет с тех пор, как Берендеевка воспевалась как национальный идеал, прежде чем Дягилев отверг ее как откровенную подделку. Согласно дискурсу, развиваемому новыми художественными журналами, такими как «Художественные сокровища России», «Мир искусства» и «Старые годы», на рубеже столетий начался еще один репрезентативный сдвиг: центр национальной культуры снова сместился, прочь из Москвы. Теперь переживал «возрождение» космополитический Санкт-Петербург, в то время как Стасов, Репин и вся «русская школа», которую они отстаивали, а также пафосные выставочные павильоны в русском стиле стали объектом насмешки в прессе со стороны молодого поколения «декадентов», объединившихся вокруг «Мира искусства»[726]. Классическое противостояние «Москва – Санкт-Петербург» в итоге стало продуктивным соперничеством, способствовавшим диалогу наряду с полемикой. Как размышлял в ретроспективе Добужинский, создавший много незабываемых картин, посвященных городу: