Искусство на повестке дня. Рождение русской культуры из духа газетных споров

необходимо помнить, что первичное значение “Мира искусства” заключалось не в его художественной продукции, а, скорее, в его разнообразной деятельности как пропагандиста русской культуры и проводника эстетических идей и идеалов прошлых веков и его собственного, серебряного века [Bowlt 1982: 271][715].

Объединение «Мир искусства» предлагало недостающее звено между золотым и серебряным веком, между Россией и Западом, между текстом и изображением.

Журнал «Мир искусства» также служил полем для дебатов. Это издание не существовало вне острых споров: оно было рассчитано на то, чтобы провоцировать и возмущать. Члены объединения обдумывали, например, следует ли им сразу «ошеломить буржуя» или приобщать обывателей постепенно и обласкать их, предложив им эпических васнецовских героев, «Богатырей» [Бенуа 1990, 2: 230]. Но даже включение неумеренных стилизаций Васнецова, которые пользовались почти всеобщим признанием среди русской публики, еще только учившейся ценить красоту, лишь усугубляло полемику, которую вызвало новое издание.

Дягилев, главнокомандующий объединения на культурном фронте, явно процветал в конфликте. Признанный дилетант в искусстве, он тем не менее говорил авторитетно и никогда не стеснялся бросать вызовы другим лидерам мнения, особенно Стасову. Дягилев преуспел как критик-самоучка. По оценкам советских ученых, он написал 120 статей и интервью, только треть из которых появилась в «Мире искусства»[716]. Он был в определенном смысле умным фельетонистом, особенно в своих ранних пафосных публикациях, способствующих развитию дискурса об искусстве. Но в первую очередь он был провокатором: его публичные заявления окружала атмосфера скандала, вызывавшая ответную реакцию в самых разных формах, от статей и писем к издателю, до сатирических иллюстраций, которые появлялись в периодических изданиях, таких как еженедельный художественный журнал с карикатурами «Шут».

Присутствие Дягилева в публичной сфере в России конца XIX века было значительным. Например, «художественный критик» газеты «Новое время» Буренин, известный среди коллег своей беспощадностью и даже злобой, позволил себе тон наглой фамильярности, изображая издателя «Мира искусства» следующим образом: «очень здоровый и даже, быть может, упитанный, как телец, г. Дягилев». Буренин завершает свою рецензию на «Мир искусства» язвительным обращением, которое вполне могло бы соответствовать некоторым высказываниям самого Дягилева: «Ах, г. Дягилев, г. Дягилев, шутник вы, кажется, а совсем не “руководитель” художественного журнала»[717]. Буренин переходит здесь к личной атаке, попытке подрыва репутации. В этих сражениях, напоминавших то балаган, то потасовку, вежливость не являлась частью этикета.

Пожалуй, самое живое изображение этих культурных войн можно найти в карикатурах Щербова в «Шуте». «Интимная беседа об эстетике Вавилы Барабанова с Николой Критиченко» (1898), например, представляет драку посреди цирковой арены с участием Стасова, Дягилева и художника и журналиста Н. И. Кравченко (рис. 24). Публика на заднем плане показана уткнувшейся в страницы газет. Карикатура Щербова буквально переводит воинственные слова в визуальный образ жестокой драки между авторами колонок об искусстве. Дягилев, безусловно, был заклятым врагом Стасова; он начал травить заслуженного критика на страницах ежедневного издания «Новости и Биржевая газета» в 1896–1897 годах в колонках, подписанных «С. Д.». Стасов ответил рецензией на первую выставку, организованную объединением «Мир искусства», которую он опубликовал под ядовитым названием «Подворье прокаженных»[718]. С годами эта агрессивная перепалка лишь усиливалась. Посредством всей этой негативной огласки Стасов, вероятно, сделал для продвижения нового художественного объединения больше, чем кто-либо другой. Более того, как заключает Тарускин, «во многом благодаря неистовым нападкам Стасова “Мир искусства” окружен в истории ореолом максималистского радикализма, которого он едва ли заслуживает» [Taruskin 1996, 1: 436]. Именно категоричность суждений участников культурных войн, а не их критические взгляды или провозглашения «истины» способствовали традиции оживленных споров в царской России и сделали изобразительное искусство предметом всенародного обсуждения.