В «фельетонах о фельетонах», своеобразной автореферентной категории журналистского текста, раскрывались и часто пародировались и знакомый характер фельетониста, и все «тайны» его ремесла. В то же время фельетонист XIX века – мало чем отличающийся от нынешнего обозревателя – считался ключом к успеху газеты: ее тираж и стоимость подписки во многом зависели от фельетона и его автора. «Благодаря фельетонистам издатели подчеркивали образ газеты как спутника», – пишет Макрейнольдс [McReynolds 1991: 66]. Дружинин отобразил социально значимую роль фельетона в своем весьма ироничном «Драматическом фельетоне о фельетоне и фельетонистах» (1855). В ходе этой инсценированной беседы издателя одной санкт-петербургской газеты с фельетонистом Ч-р-к-ж-и-вым (псевдоним Дружинина) становится ясно, что судьба издателя – и его публикации – полностью зависит от талантов фельетониста. Издатель был готов заплатить любую цену, чтобы нанять сообразительного Ч-р-к-ж-и-ва в качестве постоянного автора и тем самым превзойти конкурентов [Дружинин 1958: 122–128][264]
.Десятилетием ранее Белинский также отмечал, что фельетонист был «одним из самых характеристических петербургских явлений» [Белинский 1953–1959, 9: 220–221][265]
. После публикации очерка И. И. Панаева «Петербургский фельетонист», включенного в «Физиологию Петербурга» (1845) Некрасова, читатель мог узнавать этих журналистов как определенный «тип»[266]. В обычной журналистской манере Панаев набросал коллективный портрет петербургского фельетониста как продажного персонажа среднего таланта, в котором современники могли легко распознать, среди прочих, таких литературных дельцов, как Булгарин и В. С. Межевич [Панаев 1984: 300–301]. Панаев разоблачил коммерцию и конкуренцию как истинные источники вдохновения, стоящие за «литературными» произведениями такого рода авторов. Коммерциализация массовой прессы подчеркивалась и в более позднем произведении Панаева «Петербургский литературный промышленник» (1857), название которого отсылает к другому небезызвестному литературному предпринимателю, издателю ежедневной газеты «Голос» Краевскому [Панаев 1958: 130–139][267]. Панаев собирательно представил всех этих русских журналистов как современные версии Тряпичкина, пресловутого персонажа гоголевского «Ревизора».Календарь диктовал, какие материалы должны были быть опубликованы в том или ином выпуске газеты[268]
. Фельетоны предоставляли самую свежую информацию о культурных новинках столицы; они также предлагали опосредованный допуск к разным зрелищам в городских центрах от Москвы до Парижа. Благодаря фельетону русский читатель мог путешествовать не вставая с кресла даже на всемирные выставки в Лондоне, как это было в 1851 и 1862 годах. Журналист собирал и отбирал факты: «Публицист есть прежде всего летописец, отмечающий беспристрастно те факты, которые в данную минуту проходят мимо него»[269]. Но фельетон представлял собой нечто большее, чем просто фактический репортаж. «На фоне обычного, регулярного газетного материала, фельетон ощущается, как материал сверхобычный, сверхрегулярный, как “приложение” к основной части газеты»[270]. Между тем его репутация в значительной степени зависела от более крупного контекста газеты, в которой он был напечатан: «судьба» фельетона отражала судьбу газеты[271].Фельетон – это газетная рубрика и малая литературная форма[272]
. В своей новаторской работе о фельетонах формалисты подчеркивают именно гибридный характер жанра и его двойную принадлежность как к журналистике, так и к литературе [Тынянов, Казанский 1927: 7][273]. В. Б. Шкловский, например, определяет современный фельетон как «нечто среднее между статьей практического характера, излагающей факты, и тем, что принято называть художественным произведением». Более того, фельетон – «это особый метод (способ) обрабатывать факты» [Шкловский 1930: 27–28][274]. Не так давно Морсон квалифицировал этот «пограничный жанр» как форму, созданную по случаю, открытую изменениям и склонную к игривости и пародии [Morson 1981: 15–16, 21].