Искусство на повестке дня. Рождение русской культуры из духа газетных споров

Старые газеты и чай явились. Раскольников уселся и стал отыскивать: «Излер – Излер – Ацтеки – Ацтеки – Излер – Бартола – Массимо – Ацтеки – Излер… фу, черт! А, вот отметки: провалилась с лестницы – мещанин сгорел с вина – пожар на Песках – пожар на Петербургской – еще пожар на Петербургской – еще пожар на Петербургской – Излер – Излер – Излер – Излер – Массимо… А вот…» [Достоевский 1972–1990, 6: 124][277].

Частота, с которой повторяется имя Излера, современного короля индустрии развлечений, помогает нам представить тот избыточный и обыденный материал, который, как правило, составлял колонку сенсаций. Пародия Достоевского имитирует не только типичную тематику фельетона, но и сам способ его репрезентации.

Фельетоны извлекали пользу из «выставочной мании», возникшей после Великой выставки 1851 года. Журналисты со всей Европы, в том числе первые русские иностранные корреспонденты, отправились на поиски как реалистичных, так и фантастических показов. Следующий отрывок из британской прессы демонстрирует эту склонность к сенсационному и экстраординарному, которую разделяли европейские и русские журналисты:

У нас есть выставки почти всех возможных и невозможных вещей под солнцем – выставки свиней, картин, выступающих блох, попугаев, <…> паровых двигателей и младенцев. У нас есть национальные и международные собрания, местные, вокальные и сельские шоу. Список кажется почти завершенным; тем не менее, поскольку нет ничего более плодотворного, чем воображение выставляющегося человечества, свежие дополнения продолжают появляться каждый день[278].

Сопоставление свиней и картин в этом сообщении свидетельствует о неразборчивом энтузиазме журналистов по поводу любого вида публичных показов.

В России санкт-петербургский Пассаж был магнитом как раз для таких представлений. Одна из выставок, получившая широкое освещение в газетах, была запечатлена в сатирическом произведении Достоевского о массовой печати того времени, «Крокодил. Необыкновенное событие или пассаж в Пассаже» (1865)[279]. Среди многих других демонстраций в Пассаже, которые занимали постоянных фельетонистов, была пара великанов и труппа дрессированных блох из Германии. Фельетон, посвященный последним, подробно останавливается на этом миниатюрном цирке, состоящем из восьми умелых блох, управляющих маленькой тележкой и катающихся на карусели. Читатель также узнает о трагической истории выступающих блох: во время морского путешествия из Германии большинство труппы, кроме восьми, погибли. Владелец оплакивает потерю и сокрушается о нецелесообразности привлечения местных исполнителей, так как русские блохи оказались «как-то непонятливы»[280]. Граница между фактом и вымыслом в этом типичном воскресном фельетоне размыта. И все же есть что-то заманчивое в таких сочинениях, что-то, что привлекает внимание читателя, несмотря на очевидную пошлость сюжета и бедность литературных средств. В чем же заключается удовольствие, получаемое от этих текстов? Во-первых, рассматриваемые популярные выступления представлены как сенсационные новинки, представляющие интерес для массового потребителя, ищущего развлечений в городе. Фельетонист подогревает любопытство читателя, передавая разрозненную информацию посредством слитного повествования. Что еще более важно, он дает наглядное представление о современных выставках: в разговорной, легкодоступной манере фельетонист пишет в итоге рассказ, полный подробных описаний, хорошо определенных характеров и обширных диалогов. Часто бывает непонятно, что автор действительно видел, а что придумал ради того, чтобы удержать внимание читателя. Более того, фельетонист строит свое повествование в терминах, знакомых читателям газеты, и тем самым приглашает их отождествить себя с посетителями Пассажа. Возможно, самой привлекательной чертой воскресного фельетона было то, что читатели практически читали о себе в газетной рубрике.