Искусство счастья. Тайна счастья в шедеврах великих художников

Наконец, преданность унынию проистекает из последней иллюзии – иллюзии трезвости суждений. Она, возможно, самая вредная и абсолютно ложная. Известно, что люди в угнетенном состоянии духа иногда бывают более проницательны; их мрачное внимание не упускает никаких слабых мест и подробностей, которыми пренебрегает счастливый взгляд. Но их видение – видение усеченное. «И кто умножает познания, умножает скорбь»[23], – сказал Экклезиаст. Возможно, пессимисты более трезвы в своих суждениях, как подтверждают многочисленные научные работы, но те же исследования напоминают нам, что они не слишком приспособлены к жизни. Погружаясь в унылое созерцание своего мира, лишенного надежды и смысла, они отказываются от борьбы за существование. Рассказав о своей боли, вы, может быть, поможете другому человеку. Но какой смысл разъяснять ее величие, проповедовать ее, как универсальную истину? В современной литературе – легион великих учителей безнадежности: Беккет, Сиоран, Джойс, Уэльбек, Кундера, Кертес… Все их обобщения говорят о тщетности жизни и счастья. Почему наша пресытившаяся эпоха с такой жадностью хватается за них? Не наследие ли это туманного романтизма с его неуемной любовью к возвышающему несчастью, с его презрением к счастью?

Это урок нигилизма и мизантропии. Нужно ли напоминать учителям безнадежности фразу Бенжамена Констана: «Разве для того, чтобы узнать человека, недостаточно презирать его?» Нужно ли подчеркивать опасность медленного самозаточения и, наконец, полное очерствение души, о котором говорил Ромен Гари? Он также разбирался в безнадежности, но понял, что это всего лишь упадок духа и личная трагедия, а не истина, которую следует проповедовать: «Небытие поселяется в сердце человека только тогда, когда у него нет сердца».

Уныние, претендующее на разоблачение мира, открывает нам один глаз, одновременно закрывая второй. Уныние – не мудрость…

Что лучше: истинная грусть или фальшивое счастье? Несмотря на то, что было только что сказано, в унынии все-таки есть частица истины. Настоящая опасность заключается в том, что тоскливая поза по отношению к сложностям жизни, к боли, испытаниям и несчастьям может превратиться в рефлекс. Опасно также постоянство уныния, податливость этому медленно действующему яду депрессии. Однако в мрачном душевном состоянии есть реальная польза.

Теоретики, изучающие эмоции, подчеркивают, что каждая из них имеет бесценное значение как для индивидуума, так и для вида. В животном мире, частью которого мы являемся, уныние позволяет сберечь силы, восстановиться. Уход в себя, если он преходящ, способствует размышлению о причинах переживаемого уныния, служит тревожным сигналом, который, возможно, привлекает наше внимание к источнику печали. Если этот сигнал и размышление побуждают нас воздействовать на то, что не ладится, на то, что заставляет нас страдать, – тогда уныние полностью исполнило свою роль. И мы умно распорядились своим унынием: прислушались к своему инстинкту. Прислушаться не значит подчиниться: уныние – добрая служанка, но злая хозяйка. Если размышлять о несчастьях полезно, то постоянно возвращаться мыслями к мерзости мира – сомнительно. Уныние должно быть преходящим. Оно пробуждает нас, но, будучи возведенным в ранг единственного и постоянного надзирателя за жизнью, отчуждает нас от его красоты.

Уныние – всего лишь средство, чтобы вопрошать мир. Прислушайтесь к нему, а потом отпустите. Не заискивайте перед ним и не восхищайтесь им, иначе оно скоро вернется…

Дверь в зиму счастья

Дни становятся короче. Люди возвращают стада на зимовку. Животным, спустившимся с высокогорных пастбищ, остается пройти всего чуть-чуть: за деревьями, листья с которых уже оборвал ветер, угадываются дома на краю деревни. Несмотря на то что пейзаж еще сохранил теплые тона осени, дует ветер, природа враждебна, день клонится к ночи. В самом низу, в долине, на возвышающемся над рекой холме виднеются виселицы. В эпоху Брейгеля деревенская жизнь была нелегкой…

В этом произведении художник изобразил как суровость, так и силу обычных людей, привыкших к своему трудному существованию. Крепкие фигуры пастухов, возвращающихся в деревню, мужчина на лошади – владелец стада? – завернувшийся в широкий плащ, – он опустил голову под капюшоном, чтобы защититься от леденящего ветра. В долине осень еще не вступила в свои права, как здесь, в предгорьях, где мы с вами находимся. Присмотритесь – вы заметите, что листва на деревьях там еще не облетела… Но это только отсрочка: скоро из деревушки на форпосте зимы начнет спускаться холод. Счастье скоро отдалится от нас. Тем не менее жизнь должна продолжаться.