Одно из ценнейших ощущений, которое дарит произведение искусства, – чувство личной вовлеченности, особенно когда опыт одного зрителя подтверждается опытом другого. Особенно это чувствуется, когда я рассматриваю произведения искусства со студентами, или коллегами, или с моей женой-художницей. Часто мы с женой смотрим на одно и то же произведение и испытываем абсолютно разные ощущения. Но когда мы делимся своими впечатлениями от того, как работают разные формы и цвета, как эти элементы, взаимодействуя друг с другом, влияют на нас, обычно оказывается, что мы увидели и испытали много общего. То же нередко происходит и с моими студентами. Наш субъективный опыт оказывается объективным. Указывая на некоторые детали, которые еще не заметили другие зрители, мы можем обогатить опыт друг друга. И через этот тройной диалог (между произведением искусства, конкретным зрителем и всеми остальными зрителями) художественное произведение раскрывается не в личном, а в общечеловеческом масштабе.
Ведь в конечном счете произведение искусства предназначено не только для того, чтобы свидетельствовать о личном опыте художника или чтобы лишний раз заявить о его индивидуальности или подчеркнуть индивидуальность зрителя; его предназначение в том, чтобы свидетельствовать о всех впечатлениях – частных и общих, индивидуальных и универсальных. Таким образом, через специфическое, насыщенное, глубокое личное впечатление от произведения искусства зрители, если они честны, приближаются к тому, чтобы почувствовать то же, что чувствуют другие. Они сближаются не только с искусством, поэзией и художником, но и с другими людьми, они начинают глубоко мыслить и чувствовать, и не в одиночку, а вместе с дружественным сообществом. Личный художественный опыт открывает нам более глубокий опыт ви́дения, чувствования, мышления и жизни в другое время и в других культурах. Чем глубже наше взаимодействие с искусством – даже если мы одиноко стоим перед отдельным произведением, – тем глубже мы проникаем в суть жизни и того, что значит быть человеком. Даже если мы, как говорил Гринберг, не «становимся более похожими на других людей», глядя на великое искусство, тем не менее в данном конкретном произведении мы можем открыть для себя то же, что открыли в нем другие. Пребывание наедине с рисунком, скульптурой, инсталляцией, перформансом или ассамбляжем способно сократить разрыв между нами и художником, между нами и другими людьми.
Динамические отношения между сердцем и умом глубоко укоренились в истории современного искусства. Представители современного и новейшего искусства действительно часто ставят чувства на первое место. Но верно и то, что они хотят постичь свои чувства – они хотят использовать ум, чтобы понять и истолковать действия сердца.
Эту сложную динамику можно проследить в творчестве импрессионистов Клода Моне, Огюста Ренуара, Камиля Писсарро и их соратников, в тех радикальных работах, которые они создавали в третьей четверти девятнадцатого века. Импрессионисты, творившие непосредственно на пленэре, были зачарованы собственным субъективным опытом. На этих художников оказывали влияние меняющийся свет, непредсказуемая и необузданная стихия, растения, насекомые, животные и их собственные переменчивые настроения. Влияние мира на этих художников стало играть в их творчестве первостепенную роль. Но при этом импрессионисты хотели выразить свои ощущения рациональным, логичным образом. Импрессионисты на пленэре, покончив с глубоким пространством и замкнутыми контурами, изображали мир в виде множества сияющих капель разноцветного света. Этот подход отчасти был обусловлен тем, как на них повлиял свет. Как известно, Моне мечтал заманить этот яркий свет на свой холст. Импрессионисты хотели показать, как они на самом деле видели и ощущали природу, какое впечатление она на них производила. Глядя на мир, они следовали зову сердца. Но в их подходе к работе, в структуре композиций, которые они создавали для выражения личных чувств и ви́дения, присутствовала ментальная дисциплина. Можно сказать, что они договаривались со своими ощущениями.