Предположим, цепочка причинно-следственной истории некоей фотографии такова, как было описано выше (наведение объектива на аббатство, химические изменения фоточувствительной эмульсии и т. д.), однако конечный результат представляет собой всего лишь мутно-серое пятно. Можем ли мы в этом случае, следуя логике, утверждать, что в итоге у нас всё-таки получилась фотография Вестминстерского аббатства, хотя и чрезвычайно неинформативная[67]
? Отметим, что аббатство действительно может предстать мутно-серым пятном, если смотреть на него сквозь полуприкрытые веки: возможно, «неинформативную» фотографию следует воспринимать какМораль этого противоречивого примера в том, что полагаться на историю создания фотографии недостаточно для того, чтобы однозначно утверждать, что имеющийся на ней предмет и есть то самое – или любое другое – аббатство. Никакая генеалогия фотографии, сколь угодно точная и подробная, не может по логике вещей гарантировать точности этой фотографии. (Разумеется, если «точность» причинно-следственного описания проверяется каким-либо иным способом – скажем, «постоянством информации», никак не соотнесенной с причинно-следственной связью, – то причинно-следственное описание заведомо оказывается недостаточным.)
Приведенное мною причинно-следственное описание, которое, как мы видим, недостаточно для анализа содержания фотографии, можно истолковать и как ненужное.
Представим себе, что кто-то изобрел новый тип светочувствительной бумаги, лист которой можно «экспонировать», просто подержав его перед аббатством, после чего он немедленно приобретает и сохраняет вид обычной фотографии. Откажемся ли мы называть его фотографией аббатства? Возможно, нам и не хочется называть такой «снимок»
Приверженец причинно-следственного подхода может возразить, что эта придуманная мною фантастическая бумага как минимум была «отпечатана» с аббатства, так что «сущность» причинно-следственной связи сохранена. В конце концов, может он добавить, нас редко интересуют подробности химических и физических процессов, задействованных при получении итогового отпечатка. Ладно, раз уж мы предаемся фантазиям, давайте предположим, что того же невероятного эффекта можно достичь, направив чувствительную бумагу
Некоторые философы могут на это ответить, что если бы причинно-следственные законы нарушались теми или иными экстравагантными способами, то мы «не знали бы, что думать или сказать». Однако это – упрощенный подход к концептуальному затруднению. Допустим, единственный странный пример вроде того, который я только что придумал, нас безнадежно озадачивает. Но если явление можно регулярно воспроизводить с помощью стандартной процедуры, то, я полагаю, мы имеем полное право сказать, что просто открыли некий новый, хотя и головоломный, способ создания изображений или «подобий» аббатства и других объектов. Несложно наизобретать сколько угодно контрпримеров, в которых конечные продукты, неотличимые от привычной фотографии, могут возникать в результате крайне оригинальных действий.
Вроде бы напрашивается вывод о том, что каузальные истории фотографии – или ее фантастических двойников – не имеют никакого отношения к нашему вполне обоснованному мнению о том, что все они суть изображения Вестминстерского аббатства. Однако столь радикальное отрицание причинно-следственного подхода может оказаться слишком скоропалительным. Предположим, мы нашли некий природный объект, «похожий» на некий предмет, например, скальное образование, которое в определенном ракурсе выглядит точь-в-точь как Наполеон: можем ли мы сказать, что эта скала есть изображение Наполеона? (Или, если уж на то пошло, можно еще предположить, что объекты, по всем статьям похожие на фотографии, в определенный момент просто сыплются дождем с неба.) Безусловно, нет. Похоже, предыстория этиологии по меньшей мере актуальна (не будучи при этом необходимым или достаточным условием), но почему именно – следует прояснить, прежде чем мы двинемся дальше.