Искусство взятки. Коррупция при Сталине, 1943–1953

Несколько факторов могут объяснить, почему осведомители порой утаивали информацию от властей. Как показано выше, одни, возможно, боялись, что из-за некомпетентности милиции будет нарушена защищавшая их от разоблачения «конспирация»⁶¹. Другие потенциальные информаторы молчали, полагая, что возможные последствия для них – преследования или потеря работы – перевешивают вероятную выгоду⁶². В конце концов, осведомительство часто влекло за собой большие риски. Осведомитель, донесший на начальника, продолжал работать на том же предприятии или в том же учреждении, и ему запросто могли отплатить, например, донеся на него самого за какое-нибудь прегрешение. «Если все находятся в сложной зависимости ото всех, никто не станет охотно разоблачать других, боясь, что в конечном счете это ударит по нему самому. Это в особенности относится к коррупционному поведению, когда непричастных наблюдателей нет и единственные свидетели нарушения правил -взяткодатель и взяточник», – замечают Дж. М. Монтиас и С. Роуз-Аккерман⁶³. Как указывает Дж. Берлинер, многие формы нарушений, совершавшихся администрацией предприятий ради выполнения плана, делали сообщниками почти всех работников предприятия⁶⁴. Выдав руководителя, который при помощи взяток добывал дефицитные материалы, преодолевая (или обходя) бюрократические рогатки, осведомитель, возможно, лишал себя шанса получить свою долю премии предприятию за выполнение плана. Благодаря обычаю подношений многим потенциальным осведомителям могло в результате незаконной деятельности сослуживцев перепадать что-то ценное. Когда один осведомитель ОБХСС донес на директора московского ресторана «Узбекистан», который в 1950 г. вытряс из своего персонала взятками свыше 17 тыс. руб., многие работники ресторана после ареста начальника наверняка пожалели, что оказались под угрозой потерять хорошую работу и привлекли к себе чересчур пристальное внимание милиции⁶⁵.

Если люди чувствовали себя «морально» или «по дружбе» обязанными друг другу, это тоже мешало им сообщать властям о сомнительных поступках сослуживцев⁶⁶. Подобное чувство обязанности явно существовало между многими членами партии, объединенными общими привилегиями и убеждениями. Комиссия партийного контроля в докладе 1952 г. сетовала, что если партийцев ловят на злоупотреблениях, то крайне редко по сигналу товарища по партии. Как правило, они попадались в результате уголовного расследования, проводимого прокуратурой и гражданскими судами⁶⁷. Доклад прокуратуры о взяточничестве, связанном с распределением жилья, сухо констатирует: «Интересно отметить, что ни по одному изученному делу о взятках в этой системе не было ни одного случая, чтобы работники Жилуправления, отказавшись от взятки, сообщили об этом в следственные органы»⁶⁸. Даже не берущие взяток должностные лица обычно не выдавали тех, кто делал им такие предложения.

В некоторых случаях информаторы, видимо, полагали, что действия, которым они стали свидетелями, хоть и объявлены преступлением, но все же не настолько преступны, чтобы заслуживать наказания. Потенциальные осведомители могли думать, будто видят обычный блат – вовсе не преступления, а одолжения на основании дружеских личных отношений, которые никому не вредят. Как утверждается в данном исследовании, границы между «подарками», «одолжениями», «чаевыми» и «взятками» во многих культурах и сообществах весьма расплывчаты⁶⁹. Другие, наверное, считали, что за некоторые «преступления» нельзя клеймить и карать тех, кто совершает их только ради выживания перед лицом могущественного государства – того государства, которое наделяет привилегиями лишь узкий закрытый круг элиты, но до сих пор так и не выполнило неоднократно повторявшегося обещания обеспечить изобилие всем советским гражданам⁷⁰. «В сталинские годы, – указывает Р. У. Дэвис, -почти все диссиденты, партийные и беспартийные, критиковали режим не за то, что он не подражал западному капитализму, а за то, что не соответствовал социалистическим идеалам»⁷¹. Таким образом, мелкие хозяйственные преступления могли рассматриваться как нормальные формы борьбы за существование, позволяющие простым людям справиться с тяжелыми проблемами в условиях бедности и частой несправедливости. Многие осведомители также, возможно, разделяли распространенное, судя по большинству рассказов, мнение, что воровать у отдельного человека нехорошо, а в том, чтобы брать у государства, ничего плохого нет. В этот контекст отлично вписывается народная поговорка того времени: «Если не крадешь у государства – крадешь у собственной семьи»⁷². В итоге одни свидетели правонарушений доносили «во имя справедливости» (как заметил В. А. Козлов⁷³), другие предпочитали молчать «во имя справедливости».

Заключение