Исландия

Море свободно от государственного строя и всех последствий цивилизации. Ровно та же беспримесная могучая сила стихии правила на большей части поверхности планеты множество эпох тому назад. Вот отчего путешествие морем так захватывающе: оно вплотную имеет дело со временем.

Когда-то меня поразила прозрачность Чёрного моря – с пирса можно было рассмотреть каждый камушек на глубине шести метров. Каспий, на котором я вырос, никогда бы не позволил до конца всмотреться в свою бутылочного цвета зеленоватую глубь. Вообще, огромная разность между морями – во вкусе, запахе, цвете, виде берегов, – осознанная когда-то в детстве, невероятно расширила мировоззрение. Это был едва ли не первый скачок с эффектом вроде прозрения, потому что горький, но менее солёный Каспий стал пониматься мною с сыновним чувством, я окончательно различил материнские его объятия и всю его суровую твёрдость – нигде, кроме Каспия, я не видал таких яростных, крутогрудых белых коней, штурмовыми рядами рушившихся от свала глубин на берег, разбиваясь и переворачиваясь через голову, размётывая пенные гривы.

Ранним утром мы подплыли к Хайфе; в море стояла свежая волна, затихавшая в бухте, перед входом в которую пассажиров согнали к борту, чтобы пограничники, прибывшие из порта на катере, могли нас видеть, кружа вокруг парома.

Чуть позже я окажусь в Кесарии, городе Ирода Великого, и увижу, как туча несётся над морем, как тень от неё чернильно ложится на волны в бухте, окаймляющей ипподром, на котором когда-то пятнами проступала кровь коней, распоротых осями колесниц. Нет ничего прекраснее, чем бег лошадей на фоне штормящего моря, которое меняет цвет по мере движения туч.

Вскоре по прибытии в Землю со мной произошли разные события, но особенно помнится время, проведённое в сторожевом шалаше на окраине Реховота, где я присматривал за созревающими апельсинами. Пардес[6] мой, апельсиновый сад, занимал два десятка гектаров на склоне холма, подпиравшего город с востока. С вершины его, где стояла обрушенная усадьба, выстроенная в 1920-х, открывался вид на лиловые волны садов: они перекатывали через горизонт, увлекая в прозрачность взор и надолго оставляя в состоянии таинственного счастья.

Попал я в сторожа неожиданным образом. На пляже Пальмахим, где главным развлечением было вскарабкаться на громоздившийся на мели ржавый танкер с граффити на корме «Moby Dick», я познакомился с Павлом. Родом он был из Риги, где уже преуспел в коммерции. Совершив алию, он рассчитывал развить свой успех. В тот же вечер в студенческой пивной Павел поведал о своём плане. В Риге у него есть знакомый управляющий птицефабрикой. Главное для птицефабрики – непрерывные поставки несушек. Яйца, из которых вылупляются именно несушки, а не холостые куры или петухи, – особый стратегический товар. План был в том, чтобы отправиться по кибуцам и договориться о цене на золотые яйца. Я был нужен Павлу не столько как толмач, сколько ради солидности: я знал только английский и вид у меня тогда был как раз подходящий для секретаря.

Однако израильские птицеводы оказались не лыком шиты, подходящей закупочной цены нам получить не удалось, и скоро Павел переключился на иной бизнес. Мы стали ездить по модельным агентствам Тель-Авива, и я переводил брутальным мужичкам, что Павел хотел бы спонсировать приезд итальянских моделей – оплатить проживание в отеле в течение недели, съёмки и работу агентства по организации показов и фотосессий. Взамен Павел требовал долю в рекламных контрактах. Сутенёристые мужики не очень понимали, чего именно Павел хочет, но ситуация, в которой им кто-то предлагает денег, ненадолго очаровывала их.

Тем не менее после двух этих фиаско Павел решил со мной расплатиться. Брат его вот-вот должен был жениться, и для этого он договорился со своим научным руководителем об отпуске, но на подработке заменить его было некому: он дежурил по ночам сторожем на апельсиновой плантации. Павел вызвался подыскать ему сменщика, и выбор пал на меня. Жизнь в пардесе явно обещала быть лучше, чем поиски золотых яиц и реклама шампуня, и вскоре я с книгами и тетрадями переехал в апельсиновый сад.