Исландия

Мои блуждания во время топосъёмок, мои маршруты напоминали мне хождения самого Еноха, едва ли не дословно. Ведомый ангелом, он переходит от одного метафизического места к другому, и вот он видит на западе горный хребет, скалы и четыре глубокие и обширные долины, о которых ангел сообщает, что они предназначены для того, чтобы в них собирались все души сынов человеческих.

И вот это представление мне нравится очень, оно необычайно подходит моему пониманию ландшафта: «И в дни конца времён горы будут скакать, как овны, и холмы будут прыгать, как агнцы, насытившиеся молоком; и все они сделаются ангелами на небе».

Так был ли я когда-либо счастлив? Во-первых, да, в какие-то минуты был. Во-вторых, счастье сущность необещанная. Но даже амёбы обязаны быть счастливы, поскольку без этого химического вознаграждения эволюционный процесс может пойти вспять. В идеале, конечно, писатель не обязан жить человеческой жизнью, скорее он должен обитать на берегу моря или реки, прогуливаться, рыбачить и выращивать карманные облака, однако никто, кроме фортуны, не способен обратить его к такому способу существования. Лично для меня обстоятельства никогда не складывались в пользу досуга. Но, в конце концов, счастье – это всего лишь осознание, чем именно желаешь заниматься, и возможность это выполнять. Справедливость хотя бы первой части этой формулы – уже крошки хлеба для птичек небесных. Рахманинов сокрушался: «Если мне не удаётся играть день или два, я уже сам чувствую, что играю хуже; если не буду играть неделю – это почувствуют и другие». С писательством дела обстоят примерно так же, нет никакого приобретаемого навсегда «мастерства», есть только труд, в котором чем дальше в лес, тем больше дров, и есть удача. Причём без труда нет удачи и удачи нет без труда. И если с работой более или менее понятно, то с удачей всё значительно сложнее, ибо она парадоксально связана с творческими способностями, суть которых в том, чтобы чувствовать и чувство это уметь точно передавать другим. И вот здесь даже фортуна бессильна. В отличие от бесконечности.

Море на Апшероне особенно было связано с осознанием бескрайности – низкие берега по мере удаления от них исчезали за накатывавшими волнами довольно скоро, дно моря на долгом протяжении было испещрено длинными отмелями, и плавание происходило от одной к другой, с непременным отдыхом на каждой, так что вскоре можно было отплыть от берега на километр и далее, почувствовав себя практически в открытом море. К морю нужно было идти по пустынной местности, покрытой солёной коркой, крошащейся под ногами, потом долго брести по мелководью, и так складывались две бескрайности – пустыни и морской глади. Бесконечность обучает нас грусти.

Что же я делал, пока меня не было на Земле, чем занимался? Я прожил несколько жизней – слонялся, путешествовал, работал. Кем только не был! Программистом и координатором отдела продаж, менеджером по закупкам, ответственным представителем компании и IT-журналистом, писал для журналов и радио. И всё это время я путешествовал. Много лет меня неудержимо тянуло в Крым и в низовья Волги, на Каспий, я побывал в Мазендеране, в Туруханской тайге, на Чукотке. Однажды я попал в экспедицию, суть которой состояла в том, чтобы, сплавляясь на плотах, исследовать опустевшие в новейшее время берега одного из притоков Лены. На всём его протяжении мы встретили множество брошенных деревень и не встретили ни одного человека, только медведей, ловивших на перекатах рыбу. После этого странного, как рассказ Кафки о Сибири, путешествия моя жажда пространства окончательно сменилась стремлением к цивилизации.