Исландия

М и х а и л. Это правда. Давайте я расскажу. Представьте. Бедная Калуга, окраины, дорога на Полотняный завод, трёхэтажные брусовые дома, лестничка, наполовину заполненная солнцем из приоткрытой двери, высокие ступеньки, на которые карабкается котёнок, устаёт, садится, щурится в луче, пригрелся, муха бьётся в паутине, паук ленится, слышно, как моторка рассекает стремнину. Здесь он прожил прошлую жизнь – учитель истории, руководитель фотокружка, любимец старшеклассников, с которыми ходил в походы, учил их строить балаганы, нарубить жердей из ёлок, лапником укрыть сложенный конус, развести костёр, и восходящие потоки горячего воздуха отразятся от хвои, так что жить можно в лесу и в двадцатиградусный мороз, а летом – папоротник-орляк по колено окружал его шаг в калужских лесах, воздетые в воздух, крылатые растения покрывали ковром медленный спуск к ярусам Оки. Фотограф-любитель, учитель истории канувшей страны, мечтавший вместе с ребятами найти проход в каменоломнях, ведущий на другую сторону реки.

М и р ь я м. Как же он стал монахом?

М и х а и л. Иными словами, ты хочешь знать, как он разочаровался в жизни? Проще пареной репы. Началось новое время, империя рухнула, леса стали вырубать, и тогда он встал на защиту заповедного бора. Кончилось тем, что лес отстоять не удалось, а барыга, который прикупил этот бор у властей, стал сожителем его жены. Две дочки с ней остались.

Ф р и д м а н. Может быть, почему нет.

М и р ь я м. Кошмар какой.

Ф р и д м а н. Вы говорите, что он может быть оракулом, вот и спросите его что-нибудь о неведомом, надо же как-то нам познакомиться.

М и р ь я м. Спроси, Мишка, о прадеде, ведь интересно.

Ф р и д м а н. О вашем прадеде? На что нам эта история? Впрочем, как хотите, надо же с чего-нибудь начать.

М и х а и л. Святой отец, попробуете? Мы вас очень просим.

Ф р и д м а н. Да, я присоединяюсь, уважаемый, будем считать это частью расследования. (Все трое смотрят на монаха.) Уважаемый монах!

Молчание. Монах наконец начинает раскачиваться, будто от боли или при молитве, начинает мычать.

М и х а и л. Давайте так. Никогда оракул не говорит во всеуслышание. Пусть сначала он мне расскажет, а потом я перескажу. Поработаю Аароном.

Ф р и д м а н. Только не затягивайте, нам будет без вас скучно.

Михаил присаживается к монаху, приобнимает его, а тот мычит и раскачивается, мычит и раскачивается.

Ф р и д м а н (нетерпеливо). Так что там, интересное что-то?

М и х а и л. Он говорит о патентах прадеда. Он говорит: патенты. Он говорит: часы. Часы прадеда, оказывается, совсем не часы. А некий особенный прибор, обучающий человека вечности.

Ф р и д м а н. Это второстепенно. Спросите его что-нибудь поближе к рукописи.

М и х а и л. Подождите вы со своей рукописью. Мне надо о прадеде узнать. Частная жизнь порой важней сокровищ мира. Прошу проявить человечность. Итак…

Глава 19 Иосиф

Большое путешествие – плетение пряжи из параллелей и меридианов, собирание пространства в улей опыта, соединение горизонта и взгляда за него. Себя я не вспомню за таким колоссальным воздушным замком преодолённого пространства, какой был построен тобой. Что я? Что я, мечтавший с семи лет быть лётчиком? Мой первый полёт на Ил-18, с отцом в Баку: сначала юго-восток Подмосковья пересекался на электричке, высаживались в Быково, затем автобусом по Окружной бетонке, полями и лесами, в Домодедово. Сколько помню себя, загипнотизированный братьями Райт, летательными аппаратами вообще, я разглядывал в иллюминатор самолёты на аэродроме, пока рулили на взлёт, и вдруг узрел журавлиный Ту-144, от которого нельзя было оторвать глаз, столько в нём было небесной мощи и озарения. Как же мы долетели тогда, сейчас это непонятно, я не говорю уже о героизме Чкалова – турбовинтовая машина падала в воздушные ямы, её трясло и болтало. Закладывало уши, грохотали двигатели, нам раздали гигиенические пакеты, конфеты «Полёт» и газировку. Вскоре меня стошнило, а отец укрыл меня пиджаком, и я от ужаса, как Иона в китовом чреве, заснул. Пять часов полёта, и наконец потянулось внизу цинковой стиральной доской отмельное взморье, там и тут вспыхивали гребни волн, море мерцало.

Твой путь – Персия, морем до Харбина, оттуда в Сиэтл, но пришлось затем пожить в Японии, поджидая визу. Что обо мне? Мои одиссеи исчерпываются паромом из Керчи в Тамань и из Лимасола – в Хайфу, однако по дороге всё-таки случилось полночное стояние на носу корабля: астролябия звёздных скоплений, блеск чернильных волн, набегающих, рассекающихся с шипением далеко внизу, вот в эти бы чернила и макать перо, но зрение делает вас немым на время своей власти, в путешествиях глаз преобладает над речью.