Испанец. Священные земли Инков

Люди, которые в течение четырехсот лет противостояли чудовищному рельефу, агрессивному климату, сотням разрушительных землетрясений и десяткам диких враждебных племен, тем не менее не нашли способа справиться с горсткой авантюристов – рвачей, каких свет не видывал, – и в результате одно из самых совершенных общественных устройств должно было вот-вот рухнуть по вине самой что ни наесть неорганизованной шайки, которую можно себе представить.

Он опять припомнил ту сцену, когда голодный и побитый жизнью старик в продавленном шлеме размахивал ржавым мечом, умоляя дюжину оборванных бродяг встать вслед за ним по другую сторону тонкой линии, которую прочертил на песке, – и пришел к заключению, что насмешки судьбы намного превосходят самое абсурдное чувство юмора людей и что, если кто-то когда-то написал книгу о будущем, он был безумцем.

Ребенок Шунгу Синчи родился первым.

Найка родила спустя неделю, и на свет появился еще один ребенок, который был меньше и слабее, но с более светлой кожей и своими чертами слегка похож на отца.

Тот получил известия, пребывая в своем заключении, и с нетерпением ждал, когда обе жены придут показать ему младенцев, которые вначале показались ему двумя волосатыми обезьянками; оба были заняты исключительно тем, что отчаянно искали материнскую грудь.

– Они тебе нравятся?

– Я ожидал другого.

– В каком смысле?

– Не знаю, потому что я никогда не видел таких крохотных детей, хотя предполагаю, что со временем они станут привлекательнее… Как их зовут?

– У них пока нет имени, – сказала Найка. – Не будет до тех пор, пока мы не узнаем их получше. Моего мы пока зовем Пуньюйсики, что значит «соня», а ребенка Шунгу Синчи – Уакайсики, что значит «плакса».

– Пуньюйсики и Уакайсики… – повторил испанец. – Язык сломаешь… – Он с обреченным видом показал рукой вокруг. – По крайней мере, времени у меня здесь хоть отбавляй, успею выучить.

– И до каких пор тебя будут держать в заточении?

– Трудный вопрос!.. – ответил он, пожимая плечами. – Судя по тому, как все складывается, мне, скорее всего, не позволят выйти отсюда живым… – Он рассеянно погладил по подбородку одного из младенцев. – И я это понимаю… – кротко заметил он. – Тито Амаури неплохой человек, но на его месте я бы как можно скорее избавился бы от такого тяжелого груза, как тот, который я сейчас собой представляю.

– Мой отец не позволит, чтобы тебе причинили вред.

– Твой отец – всего лишь один из членов Совета, и ему придется подчиниться общей воле… – Он нежно потрепал обеих по руке. – И если мне могут предложить только провести остаток жизни в этих стенах, то я предпочитаю, чтобы со мной покончили как можно скорее. Я знаю, что родился, чтобы умереть, а не для того, чтобы меня держали в клетке.

– Мы поможем тебе сбежать!

Андалузец грустно улыбнулся.

– Как? С двумя сосунками на закорках? – он мотнул головой. – Это тоже не выход. Мы бы не смогли убежать все вместе, а в одиночку мне не хочется… Куда бы я отправился? К Писарро? Он бы начал меня расспрашивать, и стоит ему пронюхать про это место, он его обнаружит, даже если ему придется перевернуть каждый камень в этой стране.

– Почему золото так важно для твоих земляков? – поинтересовалась Шунгу Синчи. – Вот так гоняться за ним кажется мне ребячеством.

– В моей стране золота очень мало, и оно превратилось в символ богатства и власти. У кого есть золото, у того есть все.

– Мать мне рассказывала, что там, в восточных сельвах, есть такой край, в котором нет камней, – сказала Найка. – Только реки, деревья и топкая почва, и для тамошних ауков камень тоже символ богатства и власти… Вы что, такие же первобытные, как и они?

– Вполне возможно… – согласился он. – Хотя должен признаться, я столько всего повидал, что не в состоянии решить, что примитивно, а что цивилизованно. Иногда у меня возникает впечатление, что я прибыл из мира дикарей, а иногда – что дикари это вы, хотя решение этого вопроса возьмет на себя история: проигравший окажется дикарем, победивший – цивилизованным. Так оно всегда и происходит…

Оно и правда начало происходить – спустя несколько недель, когда шестнадцатого июля тысяча пятьсот тридцать третьего года Франсиско Писарро, рыцарь христианства и императора Карла, приказал казнить на треугольной площади Кахамарки язычника Инку Атауальпу, хотя тот уже передал большую часть золота, которое потребовали в качестве выкупа.

Атауальпу обвинили в узурпации трона и убийстве своего брата Уаскара.

Никто не пожелал даже упомянуть о том, что Писарро мог договориться об освобождении Уаскара и получить в три раза больше золота, чем предложил Атауальпа, и не сказал, что он втайне заключил союз с генералом Каликучимой, который в решающий момент подверг Инку пыткам и съел его живьем.

Своим трехсторонним маневром эстремадурский свинопас избавился разом от трех неприятелей, поскольку когда ему представилась возможность, он приказал сжечь Каликучиму, обвинив его в новом предательстве.