Испанец. Священные земли Инков

Чабча Пуси, курака Акомайо, ничего на это не сказал, лишь пожелал испанцу хорошего отдыха, и удалился в покои, которые занимал вместе с Найкой, чтобы обдумать все, что он узнал за эту долгую ночь о человеке, которого всегда считал своим богом и путеводной звездой. Над Куско уже забрезжил рассвет, и выше, на горе, начал вырисовываться величественный силуэт неприступной крепости Саксайуаман, стоявшей на страже города, который постепенно пробуждался. А Чабча Пуси все продолжал, привалившись к косяку окна, блуждать взглядом по крышам – некоторые были крыты чистым золотом – этого дорогого его сердцу «Пупа Земли»[49], пытаясь привести в порядок безнадежный хаос, царивший у него в голове. Все, во что он слепо верил, теперь казалось фальшивым, его упорядоченный мир разваливался, и даже самый неприкосновенный из его идолов угрожал вот-вот рассыпаться, продемонстрировав со всей очевидностью, что был скорее не всемогущим богом, а перепуганным простым смертным.

Что останется от всесильного Сына Солнца, отбери у него золотой трон, богатые одежды, усыпанные изумрудами, или красную кисточку на голове – отличительный знак высшей власти, полученный от отца?

Что будет с миллионами подданных, полностью зависящих от решений Инки, который выглядит таким растерянным и робким?

В чьих руках находится большинство известных Империй?

– Что тебя так тревожит?

Он обернулся и посмотрел на жену, которая встала с постели и подошла к нему, чтобы тоже полюбоваться голубым небом, которое, казалось, слишком спешило наполниться жизнью и красками, словно торопясь подчеркнуть неоспоримую красоту каждого уголка этого неповторимого города.

– Уаскар, – ответил он, взяв ее за руку: это действие обладало свойством возвращать ему на мгновение покой. – Сегодня ночью я взглянул на него другими глазами. – Казалось, Чабче Пуси стоило невероятного усилия сделать это признание, и все-таки он решился: – Он не бог.

– Слишком много времени у тебя ушло на то, чтобы это увидеть, – сказала девушка, не глядя на него; ее заворожили переливы света: это лучи играли с золотыми крышами, пуская солнечных зайчиков и искажая формы. – Если бог боится смерти, значит, он сомневается в своей божественности. Боги моей матери никогда не умирают.

– А какими были боги твоей матери?

– Они не имеют ни времени, ни формы, поэтому никогда не могут нас разочаровать. Лесные и речные духи, которые живут там уже тысячи лет и останутся, невидимые, до скончания веков. На них можно положиться. А на того, кто рождается и умирает, нет.

– Кто тебя всему этому научил?

– Моя мать. И мой отец, который ночами напролет изучает звезды. В них он открывает много истин, которые мы здесь не видим, потому что они слишком близко… – Она с силой сжала его руку. – А еще я многому научилась у тебя.

– Я часто спрашиваю себя, не лучше было бы, если бы ты была моей дочерью вместо Шунгу Синчи. – Он погладил ее по голове. – Как отец я бы никогда тебя не разочаровал, а вот как любовник – наступит такой момент, когда мне придется это сделать.

– Ты даешь мне все, что мне нужно.

– Но я в три раза тебя старше, и ты с каждым днем все больше становишься женщиной, а вот я – лишь старею. Я совершил ошибку, женившись на тебе, но как ни пытаюсь, совсем в этом не раскаиваюсь.

– Надеюсь, тебе никогда не придется.

Курака слегка покачал головой и направился к постели, которую она только что покинула.

– Есть такие вещи, как смерть, – сказал он, – которые всегда происходят, неизбежно, что бы мы ни делали. А еще – дряхлость и немощь, которые судьба уготовила человеку, но они совершенно невыносимы, когда замечаешь, что время, вместо того чтобы соединить нас с дорогими нам существами, разводит нас в разные стороны… – Он улегся на постель прямо в одежде и устало закрыл глаза. – Позволь мне немного отдохнуть, – попросил он. – Только сон поможет мне восстановить равновесие.

Найка тихо выскользнула из комнаты и пошла во внутренний сад, где обычно проводила нескончаемые часы своей жизни. Там, в тишине и покое, она могла дать волю воображению и помечтать, как однажды ей удастся отправиться в долгое путешествие в далекий край, о котором с такой любовью рассказывала ей мать.

Однако ей опять не удалось сосредоточиться на полноводных реках, сумрачных и жарких сельвах или тысяче экзотических зверей – которых она всегда представляла в своих мечтах, – потому что ее мысли упрямо возвращались к великану с рокочущим голосом и раскатистым смехом, который завладел ее жизнью.

Она перевела взгляд на вход в комнату, в которой спал Молина, и ей пришлось сделать огромное усилие, чтобы не подойти к порогу и не ощутить близость его присутствия, не вдохнуть его возбуждающий запах, не начать вглядываться в темноту и угадывать формы его обнаженного тела, распластавшегося на циновке.

Она почувствовала нестерпимый зуд в ладонях: так хотелось провести – очень медленно, сантиметр за сантиметром, – по его необычной, покрытой волосами коже, – и ощутила, как по спине стекает холодный пот, как вдруг хорошо знакомый голос вернул ее к действительности:

– Мне необходимо с тобой поговорить.