Испанская дивизия — союзник Третьего рейха, 1941–1945 гг.

Но коровы и курицы очень быстро закончились. Главным лакомством для испанских солдат стали домашние коты. Рассказ мальчика Миши Петрова из деревни Островок о том, что у него отобрали и съели любимого кота по кличке Мурзик, читать очень жалко из-за его детской непосредственности. Подобные явления носили весьма массовый характер. Александр Добров вспоминает такую историю: «Зашли в один из дворов, нас очень приветливо встретил пожилой, но еще довольно бодрый хозяин и сказал:

— Я не сомневался, что вы прогоните этих вояк. Если бы вы их не выгнали, это было бы позором для России. Смотрите, вы ведь молодец к молодцу, и одеты и обуты, добротно и тепло, и не замухрышки, как испанцы в пилоточках, худых шинелишках — срам смотреть!

Нас пригласили в избу погреться, где хозяева поведали, что испанцев Гитлер не кормил, а выдавал зарплату, на которую они должны были покупать у населения продукты питания.

— А что можно купить у неимущего населения? — сетовала хозяйка. — Вот они и побирались у нас. Придут и говорят: „Матка, дай картошки!“ А я им говорю, чтоб полезали в подполье и набирали. „Нет, — отвечают, — там партизан пук, пук“, то есть застрелит. Слазаю сама, наберу ведро и отдам. А что делать? Всех кошек в деревне поели, говорят — „русский зайка“.

Мне подумалось, что хозяин „заливает“. А он говорит, что их кота тоже опалили, но съесть не успели.

— Вон он у ворот валяется.

Действительно, у ворот лежал опаленный кот. Почему палили, а не обдирали, я уж не знаю, и спрашивать не стал. Хозяйка еще добавила:

— И куда эти горемыки из Испании в Россию лезли в своей-то одежде? Нешто их наши-то ребята не вытурят?»[600].

Мяукающий «зайка» на столе испанских солдат хорошо запомнился многим новгородцам. В 80-х гг. информацию о сражении на Волхове в 1941–1942 гг. собирал московский историк Б. И. Гаврилов: «По рассказам местных жителей, испанцы находились в Замошье как бы на отдыхе. В отличие от немцев, больших безобразий себе не позволяли, общих реквизиций не делали. Армейского пайка им не хватало, и они съели в деревнях всех кошек, употребив на жаркое вместо кроликов»[601].

Если в краже пищи, теплых вещей и икон есть хоть какой-то смысл, то для чего испанцы, походя, прихватывали нехитрое, но часто крайне громоздкое крестьянское имущество? Так, зимой 1941 г. в деревне Курицко они сильно избили кулаками и носками сапог Мищихину Анну, отбирая у нее шкаф. Объяснение этому весьма прозаично. То, что воровалось в одной деревне, часто становилось предметом продажи в другой. Из заявления Кузнецова Данилы Фроловича, Новгородский район, следует: «Кроме немцев, тут стояли еще испанские части. Солдаты этих частей очень часто воровали по домам, а потом перепродавали или меняли в других деревнях награбленное имущество»[602].

Справедливости ради заметим, что ворованное не только продавалось, но и дарилось. Шеф «Новгородского русского гестапо» Б. А. Филистинский (в США — профессор Борис Филиппов) так описывал поведение испанских солдат в своем очерке: «Около дотла выгоревшей деревни Воробейки наши дровни остановили испанские солдаты. Двое из них были в разорванных от ворота и до подола немецких шинелях и с винтовками за спинами, висевшими на ремнях штыками вниз. Третий — унтер-офицер — был в валенках — оба на левую ногу: один рыжий, другой белый.

Я предъявил удостоверение на двух языках, выданное немецкой и испанской комендатурами. Солдаты взяли его, повертели в руках, передали унтеру, взявшему его кверху ногами и безнадежно махнувшему рукой: все были неграмотны. Идем к офицеру.

В двухстах шагах, в единственном уцелевшем домишке, в жарко натопленной горнице сидел за столом испанский поручик. Он был полураздет, перед ним стояли несколько бутылок коньяка и водки, сковорода с недоеденной рыбой и крупно нарезанный лук. Чудесный домашний свежий ржаной хлеб и овсяный кисель, почти нетронутый, придавали пиршеству местный колорит.

Вся семья хозяина дома — и сам хозяин с женой, и молоденькие дочери его, и старуха бабка — с раскрасневшимися лицами и мутными глазами сидели за столом. Хозяйский сынишка, парень лет четырнадцати, что есть силы терзал гармонь, а денщик-испанец подыгрывал ему не в тон на гитаре и выл что-то дикое и нечленораздельное. Я предъявил офицеру свой пропуск и свои документы. Он пьяно взглянул на меня и на возницу и сунул нам в руки объемистые кружки с коньяком:

— Пейте! Пейте, вам говорят! — на документы он и не взглянул.

— Они ничего, испанцы-то, щедрые. Все солдаты ихние на девках наших попереженились. По-православному. И в церкву нашу ходют. А девкам в подарок и коров, и свиней подарили. С соседних деревень грабанули. Хороший народ, подходящий, — объяснял мне заплетающимся языком хозяин дома, помощник волостного старосты»[603].