Испанская дивизия — союзник Третьего рейха, 1941–1945 гг.

Любовные похождения испанцев — это тема для отдельного разговора. Местные жители в новгородском Поозерье вспоминали про них даже по прошествии более 70 лет. Образ любвеобильного «мачо» был следующим: голодный, замерзший и крайне вороватый. Жительница деревни Хотяж Валентина Федоровна Петрова описывает их так: «Испанцы нам настолько въелись в душу, что мы после войны обычно говорили не про немцев, а про них. Мама, бывало, с кем-то встретится, и они говорят: „А помните испанцев-то“…

Испанцев постоянных в нашей деревне не было. Они все были в соседних деревнях, по берегу Ильменя их расселили. Испанцы были по сравнению с немцами, как бандитская шайка. Немцы все были культурными.

Бедные они были — испанцы. Во-первых, они были голодные. Приходили к нам три испанца. Были они очень подруживши с мамой моей. Она была такая добрая. Ей было жалко испанцев. Придет этот испанец. Ухват поставит, обведет пальцем, что, мол, вот, Москва скоро будет взята. А если у нас была картошка, то они всю эту картошку съедали.

А когда зима наступила, они все очень мерзли. Одежка у них была какая-то летняя. Они из-за этого, если видели, что какая-то женщина идет в платке, они этот платок моментально снимали и на себя надевали. Все с насморком ходили. Придут, так у всех под носом сопли замерзшие. Так что они все голодные и замерзшие были.

Если в хлев попадали, а там еще курочка какая-нибудь недобитая, они ее ликвидировали: сразу сажали в мешок. Я думаю, что им все время хотелось есть.

А еще они с осени к нам, к молодежи, приходили (в деревне тогда много молодых было, не то, что сейчас), а потом они девчонок ловили. У меня сестра была. Ей тогда было 16 лет. И был такой чернявый, как сейчас его вижу, Хуан его звали, и он полюбил мою сестру Анну. Он говорил, что обязательно заберет ее с собой в Испанию, как только кончится война. Мама-то, конечно, ее прятала, говорила, что она молоденькая, должна подрасти. Но он ее не трогал. Говорил, что Нюшетту заберет в Испанию.

Как вечер, так они приезжали. Сугробы у нас тогда такие большие были… Мы тогда, вся ребятня-мелюзга бегали, ждали, когда появится их повозка из деревни Лукинщина. Они тогда ехали за паненками на байлы[604].

Танцы у нас были под Михеевым окошком, на улице. В круг нас ставили. Песни пели долго. Они пели, а мы должны были за ними слова повторять:

Vuela, vuela palomita,
Vuela, vuela al palomar,
No te vayas tan solita palomita,
Yo te quiero acompanar.[605]

А у мамы была в подвале вырыта ямка, она Анну в подпол, а на крышку от него накатывала бочку с огурцами. Вот так она и прятала свою девчонку, и испанцам ее было не найти. И так каждый раз.

Но девчонок они никогда не насиловали и не обижали и нас, детей они не трогали никогда. У нас котов не ели. Быть может, это было в соседних деревнях, где они были на постое.

Но уж очень они хулиганистые были, эти испанцы. Идет деда Сережа с колодца. И эти три испанца, которые ходили к моей маме, отобрали у него шапку, а морозы были страшные…

И вот, идет он, плачет, борода болтается, сопли распущены, а тут подъезжает машина. Из нее выходит немец, одетый в кожаное, элегантно так. Спросил у деда: „Почему плачешь?“ А тот и рассказал, что шапку у него сняли. И вот, идут эти испанцы обратно, а этот немец как даст одному из них по щеке (это я не видела, это мне мама рассказывала). У испанца и кровь из носа потекла. После этого посещения испанцы к нам в деревню не приезжали.

У нас деревня спокойная была. Коммунистов не было. Церковь близко. Все считали, что мы люди достойные. Никого не обижали из наших. Не было такого, чтобы кого-либо повесили или расстреляли»[606].

Но после этих слов в памяти у Валентины Федоровны всплывает еще один эпизод о поведении испанских солдат, «не обижавших» русское население: «Но поесть они любили. Как-то пришли они к нам искать партизан. Маму отправили на двор, в хлев, с лампой. А там у мамы курочки были. Так они этим „партизанам“ головы скрутили и в мешок. А у нас больше ничего и не было!

Вот так они и ходили с автоматами, а впереди мама с лампой.

Никого они у нас не убили, а воровать — воровали!»[607].

Рассказ Петровой дополняют воспоминания жительницы той же деревни Хотяж Т. П. Сониной: «От испанцев мы худобы не видели. Но они-то не жили у нас! Они к нам на вечеринки, на танцы ходили. У нас крайний дом пустой стоял. И немцы, и испанцы приходили из Клопского монастыря, в Липицах тоже жили они.

Из хулиганства их помню, что все им подавай: яйца, куриц, молоко. Сапоги с людей снимали. Вот идут в церковь наши люди, а хороши вещи не надевали. Надевали всякое старье. Вот что значит война!

Но другого хулиганства они себе не позволяли.

С нашими девушками пытались знакомиться, но девушки у нас разборчивые»[608].