Испанская дивизия — союзник Третьего рейха, 1941–1945 гг.

Иногда местные жители употребляли такое выражение, как «немецко-испанские власти». Дарья Дмитриевна Михайлова из деревни Верховье сообщила: «В конце апреля 1942 года, не имея никакой причины, немецко-испанскими властями были выселены моя семья с малолетними детьми вместе с семьей Тереховой Федосьи в Калининскую область. Там же, в Калининской области, была расстреляна моя дочь Мария 20 лет от роду, без всякой на то причины»[632].

Но, оценивая поведение испанцев на оккупированной территории России, местные жители чаще всего употребляют такие термины, как «хулиганы» и «воры», хотя, конечно, были и исключения. На фоне других национальных формирований они выглядели более лояльными по отношению к мирному населению. Все познавалось в сравнении. После того как испанцы ушли, на берегах Ильменя и Волхова появились подразделения из Прибалтики. На смену «хулиганам» пришли «садисты». «В июне 1943 года в дер. Горошково эстонец-солдат выстрелом в голову из винтовки убил в присутствии народа на гулянье Сидорова Константина Андреевича, когда тот вступился за деревенских парней, от которых солдаты отбирали гармошку.

Как офицеры, так и солдаты вели себя как садисты, наслаждающиеся мучениями других. Они насиловали русских девушек и женщин. Осенью 1943 года в деревне Еруново по распоряжению немецких и эстонских офицеров в комендатуру, в дом Ковалева, были собраны девушки на вечер: Степанова Любовь Матвеевна из дер. Горошково, Яшина Раиса Яковлевна из дер. Хруново и две девушки из дер. Завал, где пьяные офицеры пытались их изнасиловать, для чего в дверях выставили вооруженного часового, но девушкам удалось выскочить из дома на улицу.

Там Степанову схватили офицеры, но она одному обкусала пальцы, а второму сломала пальцы и снова убежала. Тогда девушек разыскивали с оружием, но тем удалось убежать»[633].

Таких случаев было достаточно: убийства, грабежи, насилие. За долгие месяцы оккупации мирному населению пришлось вынести очень многое. Люди были вынуждены выяснять, часто ценой собственной жизни, с кем из оккупантов лучше не связываться, а с кем можно хоть как-то договориться. Это хорошо видно на контрасте. Автор данного исследования при интервьюировании людей, переживших оккупацию, ни разу не услышал позитивной информации о поведении солдат из Прибалтики. Что касается испанцев, то они характеризовались не только негативно.

Житель Великого Новгорода Николай Иванов рассказал о своем детстве следующее: «Я был во время оккупации подростком. Мы жили в деревне Старое Ракомо. Отец тяжело болел, он лежал дома полупарализованный, поэтому семья не смогла эвакуироваться.

В деревне стояли немцы, латыши и испанцы. Самыми злыми были латыши. Они были хуже немцев.

Что я могу рассказать про испанцев? Несет солдат хлеб. Видит, что на него смотрят голодные русские дети. Он буханку уронит, потом смотрит на нее, мол, что за безобразие, хлеб испачкался! А сам ребятишкам подмигивает, что, мол, берите, подбирайте, забирайте для себя.

На посту многие испанцы стояли с гитарами, что-то постоянно наигрывая на них и напевая себе под нос.

Немцы запрещали ловить рыбу в Ильмене. Только испанцы не гоняли детей. Часовые играли на гитаре и смотрели, как ребята ловят рыбу»[634].

Александре Павловне Саперовой в 1941 г. исполнилось всего пять лет: «Во время войны мы жили в деревне Неронов Бор. Испанцы приезжали к нам сменами. Особой стрельбы не было. Один испанец ставил детей в очередь и давал им маленькие кусочки сахара. При этом он заставлял их говорить слово „грация“[635]. Мама как-то надела френч, подаренный ей испанским солдатом. Другие солдаты увидели и попытались ее за это расстрелять (через некоторое время). Слава богу, не убили»[636].

Тяжелая жизнь русской деревни до войны и особенно после войны в какой-то степени повлияла на современные рассказы очевидцев. На фоне голода послевоенных лет, житья у соседей (собственный дом-то сгорел!) или в сарае без окон, постоянной работы матери, так и не дождавшейся мужа с фронта, 1941–1942 гг. вспоминались даже с налетом позитива: «Мы всегда тяжело жили. И до войны, и после. Как пришли немцы, они стали отбирать у нас коров. Но испанцев я всегда хвалила.

Дом у нас стоял на краю деревни, а испанцы дежурили по ночам. Почему дежурили? За озером-то стояли русские, а мы — близко к берегу. Они у нас ночью чугунку топили, грелись. А жили в доме у нас с мамой еще двое детей. Испанцы нас не обижали. Иногда и гостинцы приносили. Немцев у нас не было.

В один день мама кричит: „Нюшка, Нюшка! Русские приехали из-за озера!“ Я платок набросила, побежала. И тут рядом со мной разорвался снаряд. И нас трех человек ранило. Трех девчонок: меня, Рябову и Гальку Жохову. Ранили — значит надо в больницу. А у испанцев был недалеко свой медпункт. Мама понесла меня туда. Пришли мы, отнеслись к нам хорошо. Осмотрели. Операцию делать не стали, но намазали чем-то, перебинтовали и сказали, что надо ехать в город, в больницу. Мол, они не знают, остался там осколок или нет. Мама им сказала: „Хорошо, свезем“.