Испанская дочь

Зачем, ради всего святого, он стал бы запирать на ключ игру? И какое вообще имеют отношение эти шахматы к его плантации?

Я поставила доску на стол, чтобы рассмотреть ее как следует. С обеих сторон имелись ящички для хранения шахматных фигур. Пошарив по ним, я обнаружила еще один ключ.

Этот был совсем крохотный и имел очень странную форму. Он напоминал ключик от сейфа. Я даже простонала. Ну, почему бы моему отцу не быть немного проще и прямолинейнее! Мне что, теперь еще и сейф искать?

Но тут я вспомнила, что большинство сейфов открываются вовсе не ключом, а комбинацией цифр. Быть может, этот ключ – от сейфа, что хранится в банке?

Да, скорее всего, именно так оно и было.

Так что утром мне предстояло отправиться в банк и проверить свою догадку.

Когда я по пути обратно тихонько пересекала патио, то краем глаза уловила некое быстрое движение. Я развернулась к задней двери, которой как раз сегодня мы с Мартином и ушли с асьенды, и различила фигуру женщины в плаще-накидке.

Из-под капюшона у нее взметнулись светлые пряди волос. Это могла быть только Анхелика.

Не заметив меня, она открыла дверь и выскользнула наружу, мгновенно смешавшись с ночными тенями.

Глава 34

Управляющий банка поначалу не хотел допускать меня, Кристобаля Бальбоа, к банковскому сейфу отца Пури. Но после того, как я сказала, что дон Арманд де Лафон сам оставил моей жене – главной его наследнице – ключ от ячейки, и предложила немного заплатить клерку за помощь, тот все же согласился. А еще прибавил – видимо, стремясь оправдать свои действия не только передо мною, но и перед собственной совестью, – что ему уже известно, что отец сделал Марию Пурификасьон основным наследником по завещанию.

Показав мне отцовскую банковскую ячейку, управляющий оставил меня в хранилище одну – в тесном помещении со стальными стенами, в этом кошмаре клаустрофоба. Мама бы точно этого не вынесла. Она терпеть не могла замкнутого пространства и постоянно открывала в квартире окна, даже когда на улице стояли холода.

Отомкнув ключом ячейку, я вытянула наружу прямоугольную металлическую коробочку, пытаясь угадать ее содержимое. Деньги? Драгоценности? Может, оружие? Однако я ошибалась. Единственное, что обнаружилось внутри, – это перевязанная бечевкой пачка писем.

Присев на стоявшую рядом скамью, я просмотрела конверты. Там было где-то с дюжину писем на имя моего отца от его дочери Элизы, причем, судя по почтовым штемпелям, присылались они с разных концов страны. Из Гуаякиля, из Манты, из Мачалы. Пара писем пришли из Кито, здешней столицы. Все они были сложены по дате написания: от самых старых к наиболее поздним. Почерк на них с годами заметно менялся. На первых конвертах буквы были крупными, с округлыми завитками. На последних движение пера стало заметно быстрее, отражая постепенное превращение девочки-подростка в женщину. Если бы меня попросили угадать, я бы сказала, что этот человек – художник, хотя и мало что смыслила в так называемой психологии почерка. Я посмотрела на дату последнего письма – оно было отправлено три года назад из Кито. Почему же Элиза перестала писать отцу?

Я обратилась к самому первому письму, датированному 1909-м годом, и выудила из конверта послание.

«Дорогой папочка!

Прошло уже два года, как я видела тебя последний раз. Надеюсь, ты меня заметил среди людей на холме, когда твоя дочка якобы «видела» Деву Марию? Я дала ей свою куклу, чтобы ты понял, что я приходила. Помнишь ли ты меня?

Мне уже двенадцать лет, но все говорят, что на вид я кажусь младше. Я очень старательно училась грамоте, чтобы могла писать тебе письма. Учительница меня хвалит за хороший почерк и, как она говорит, «прилежание». В школе мне нравится, но иногда мне просто хочется поваляться кверху пузом, ничего не делая, подумать, помечтать.