Испанская дочь

От стоящей в спальне духоты мне было и впрямь не продохнуть. Я расстегнула пуговицы на мужниной сорочке. Казалось, я сейчас задохнусь насмерть, если немедленно не уберу все то, что так сдавливает ребра. Осторожными движениями Мартин помог размотать сжимавшую мне грудь материю, пока я не осталась лишь в исподнем Кристобаля. Когда же я сняла с лица накладную растительность, что-то вдруг на меня нашло. Нечто такое, что я не в состоянии была объяснить. Возможно, причиной тому был запах Мартина – смесь пота с алкоголем, завуалированная каким-то терпким древесным одеколоном, – или тот факт, что я так долго была одна и сейчас жаждала, чтобы меня обняли, или же то, как Мартин смотрел на меня целый вечер и каким взором изучал меня сейчас, когда я уже больше не выглядела мужчиной. Впрочем, что именно на меня подействовало, мне было неважно. Я сцепила пальцы у него за шеей и притянула его лицо к своему. Прочь ушли все оставшиеся помехи: мои очки, пуговицы у меня на белье, его рубашка. Мы целовались с истовой алчностью двух людей, которые, долго мучимые жаждой, набрели наконец на стакан с водой. Поцелуи Мартина несли в себе нежданную нежность. Он оказался невероятно ласковым и в то же время настойчивым и пылким. Ладонь его нежно скользила по моим грудям, губы дышали жаром в шею.

– Пури, – повторял он. – Mi Puri…

Я никогда в жизни не переживала столь напряженного и столь высочайшего момента. У меня было такое чувство, будто вся моя прежняя жизнь стремилась к этой великой точке полнейшего единения. Мартин как будто знал мое тело до последней клеточки – так, как никогда не знал его Кристобаль. Он точно знал, где прикоснуться, куда поцеловать, знал, как заставить меня чувствовать в себе жизнь. И кроме всего прочего, я была неожиданно растрогана его внутренней щедростью – я даже не представляла, что Мартин способен на такую полную отдачу.

Когда все закончилось, он лег подле меня, уставясь в потолок. Я поцеловала тонкую складочку у него меж бровей. Мартин улыбнулся, спросил, в порядке ли я. Я ответила, что никогда не чувствовала себя лучше. Наши пальцы переплелись. Я ожидала, что он скажет что-нибудь в том же духе – что-нибудь из тех банальностей, которые обычно говорят друг другу удовлетворенные любовники. Однако Мартин лишь хранил на лице еле заметную улыбку. Ту улыбку, что по неясным причинам вселяла в меня трепет.

Глава 36

Утром я проснулась, точно героиня некой сказки: сквозь полупрозрачные занавески просачивались солнечные лучи, в лесу за окном громко, на разные лады перекрикивались птицы. Гладкая простыня прикрывала мою наготу.

Мартина в комнате не было, кликнуть же его я воздержалась: возможно, успела приехать Бачита или Майра уже взялась прибирать дом. Дверь была плотно закрыта. Я не могла твердо припомнить, остался ли Мартин спать здесь, со мной, или же отправился в свою спальню.

Рядом со мной на постели различалась небольшая вмятина, однако вся одежда его пропала. Моя же была собрана в аккуратную стопку на стуле возле большого платяного шкафа.

Тут дверь открылась, и я поспешно прикрыла грудь простыней.

В комнату тихонько прошел Мартин, держа в руках небольшой поднос, и тут же одной ногой закрыл за собой дверь. Свободной рукой он дал мне знак придерживаться тишины. На подносе была чашка чая, белый хлеб и некая масса, с виду напоминающая густую карамель. Я была в восторге. За все двадцать восемь лет моей жизни еще никто ни разу не приносил мне завтрак в постель!

– Майра уже встала, – тихо сообщил Мартин, – так что нам надо вести себя как можно тише. Я ей сказал, что дон Кристобаль переночевал у меня, поскольку слишком плохо себя чувствовал, чтобы добраться до дома.

Я намазала на хлеб похожую на карамель субстанцию. Откусила разок.

– Какая вкуснятина! А что это?

– Dulce de leche[77]. Некоторые называют это деликатесом. Делают из молока и коричневого сахара, уваривая до густоты. Бачита готовит его раз в неделю.

– Мне нравится, – сказала я, откусив еще.

– Ты такая красивая, – неожиданно сказал он. – Я сразу разглядел в тебе нечто особенное. У мужчин никогда не бывает таких изящных черт лица.

– Как, по-твоему, другие тоже могли это заметить?

– Мне, во всяком случае, никто ничего не говорил.

Улыбнувшись, я принялась за чай, а Мартин тем временем раздвинул занавески. На мгновение он задержался у окна, обозревая окрестности, и вдруг улыбка сошла с его лица. Заметно напрягшись, он подался вперед, вглядываясь во что-то, что я увидеть не могла. Потом, энергично задернув шторы, ринулся к выходу.

– Оставайся здесь. И никому не открывай дверь, пока я не вернусь.

И не успела я сказать и слова, Мартин метнулся наружу, закрыв за собой дверь.

Я поставила на ночной столик поднос и подбежала к окну посмотреть, что же его так взволновало.

Анхелика!

Она соскочила с Пачи так мастерски, как мне, казалось, никогда не научиться слезать ни с этой, ни с другой какой-то лошади. Приподняв юбку, словно боясь запачкать подол, она решительно устремилась к парадной двери.

Что же стряслось?