Испанская трагедия

Уверенность. Встреча со Стариком, у которого убили сына. Иеронимо испытывает стыд за промедление и отказывается полагаться на земную справедливость. Видение призрака Горацио (ошибочное) он воспринимает как призыв высших сил к мести. Иеронимо укрепляется в своем решении. В следующий раз он выйдет на сцену режиссером и актером.

Месть. Начиная с последней сцены третьего акта и до момента, когда он закалывает себя, Иеронимо полностью управляет действием. Точнее, внутренним сюжетом трагедии. Фигуры потусторонней рамы не преминут напомнить публике с помощью свадебной пантомимы в конце третьего акта: все предопределено.

Покой. Рвущееся на части сердце мстителя удовлетворено.

Среди мотивов мести Иеронимо (долг, справедливость, законность) важное место занимает мотив восстановления душевного покоя. С момента, когда он обнаружил труп сына: «<...> мне душу б облегчило мщенье» (акт II, сц. 5, 41), и вплоть до кровавого финала: «Теперь спокойно сердце вновь мое!» (акт IV, сц. 4, 129).

Движение мстителя от покоя к покою иллюзорно. Оно не означает действительного восстановления нарушенного равновесия, порядка. Месть (насилие) всегда приводит лишь к эскалации насилия: капля пролитой крови превращается в океан.

П. Мюррей справедливо указывает на специфическую «разорванность» Иеронимо между «безумной скорбью, жаждущей ответной крови», и выработанной всей его жизнью приверженностью «разуму и порядку» (Murray 1969: 18) — и закону, добавим мы. Бель-Империи такая глубина внутреннего конфликта не свойственна: ее образ определяет одна черта — готовность мстить. Ведь и любовь ее к Горацио возникла из стремления отмстить за дона Андреа.

Иеронимо обрекает себя на абсолютное одиночество, свойственное агонизирующему человеку, который не озабочен спасением души. Он не ищет поддержки у Бога. И все же даже в безумии он постоянно чувствует, что пребывает в мучительной разорванности между Небом и бездной: «Кто с чертями поведется, | Тому бежать, а не ходить придется» (акт III, сц. 12, 82).

В линии страдающего отца можно различить контуры болезненной для религиозного сознания человека любой эпохи проблемы теодицеи. Каково происхождение зла в мире, управляемом Богом? В чем причина страданий невинного человека? Как совместить благого Бога с несправедливостью и злом? Эта тема лишь намечена в трагедии Кида. До познания самого себя в свете своих взаимоотношений с Богом Иеронимо так и не поднимается. Метания между Богом и дьяволом лишь усугубляют его душевные страдания:

Укрылись, знаю, жители Небес
За прочною алмазною стеной,
И мне теперь не досягнуть до них
И не поведать горестей моих.

(Акт III, сц. 7, 15-18)

О Небеса святые, неужели
Столь мерзостный и столь противный грех,
Что был так гладко, без следа сокрыт,
Теперь прощен не будет и забыт?

(Акт III, сц. 7, 45—48)

Я демонов из ада призову,
Чтоб вам за это горе отомстить!

(Акт III, сц. 12, 77-78)

Раз на земле мне правды не сыскать,
Я в ад сойду и буду во врата
Тогда стучать Плутонова двора.

(Акт III, сц. 13, 108-110)

Кид искусно воссоздает процесс погружения Иеронимо в безумие: приступы помешательства, чередующиеся со здравомыслием, рассуждение, теряющее нить под лавиной образов и воспоминаний, истончающуюся грань между надеждой (вернуть покой) и отчаянием, видения призраков, демонов и святых в его больном воображении.

Особенностью композиции трагедии является не только отложенная месть[480] (или «затянутая месть», в терминологии М. Стеблина-Каменского), но и пролонгированная кульминация. Кульминация трагедии совпадает с переломом в сознании протагониста. Следовательно, она распадается на две ступени: персональный выбор героя (монолог) и санкция потусторонних сил (видение призрака)[481].

Ключевой монолог Иеронимо интересен по многим причинам. Прежде всего смотром моральных философий, который в нем производится. Перебирая различные противоречащие друг другу концепции свободы воли — человеческого деяния, выбора, Иеронимо выбирает кровную месть.

Монолог открывается словами Иисуса Христа из Послания апостола Павла к Римлянам (Рим. 12: 19): «Мне отмщение <...>» («Vindicta mihi!»).

Иеронимо знает христианскую заповедь, запрещающую месть человека человеку и отдающую возмездие Богу: