Испанские братья. Часть 1

Раньше уклончивость и завуалированность доставляли Карлосу удовольствие, потому что это давало ему возможность оттачивать своё остроумие, но теперь любая игра становилась для него тягостной. Совесть его стала до того чувствительной, что малейшие намёки на неправду оскорбляли его, тогда как раньше он видел в этом всего лишь преимущество гибкого острого ума над глупой головой простака. Теперь он тосковал о возможности прямо говорить о тех вещах, которые стали для него драгоценными.

Карлос очень страшился опасностей и физических мук, но мысль о позоре была для него ещё более невыносимой. Тяжелее всех до сих пор пережитых моральных страданий, исключая то, что он был вынужден отказаться от Беатрис, он воспринимал мысль о том, что все люди, среди которых он жил, которые сейчас уважали и ценили его, узнав о нём правду, с отвращением и презрением отвернулись бы от него.

Однажды, когда он со своей тётушкой донной Катариной и кузиной донной Санчей прогуливался по городским улицам, им пришлось свернуть в переулок, чтобы избежать встречи с процессией, сопровождавшей преступника к месту казни. Это был убийца, преступление которого было всем известно, и в многословные излияния удовлетворения по поводу того, что удалось вовремя уйти с пути зловещей процессии, которым предавались дамы, вмешивались молитвы за спасение души несчастного. «Если бы они всё знали, — думал Карлос, когда лёгкие, плотно закутанные в покрывала женские фигурки доверчиво, как к защитнику, прижались к нему, — они сочли бы меня худшим, более достойным презрения, чем вот это несчастное существо. Для него у них есть сострадание, за него они возносят молитвы, для меня же, — да, я был бы ими отвержен и проклят. А Хуан? Мой любимый, мой дорогой брат, что он подумает?» Эта мысль постоянно преследовала и мучила Карлоса.

Но разве у него не было ничего, что бы он мог противопоставить унижению, стыду и страху? О да, он владел многим — он владел лучшим — в его сердце царил мир, мир, который превыше всякого разумения. Он не мог поблекнуть от времени, нет, он становился устойчивей, с каждым разом всё глубже, как только в его душе, подобно звёздам в бесконечности, рождалось понимание новых истин, и всё вновь познанное приносило ему великую радость.

Кроме того, много радости Карлос имел в общении с братьями по вере. Велико было его удивление, когда после продолжительных наставлений и испытания честности и убеждённости Лосада осторожно намекнул ему на факт существования в Севилье организованной протестантской церкви, в которой он в данное время был пастором. Он пригласил Карлоса посетить богослужения, которые в основном проводились после захода солнца в доме высокородной дамы — донны Изабеллы де Баэна.

Карлос с готовностью принял приглашение, и таким образом присоединился к числу «призванных, избранных и верных», к мужчинам и женщинам, из которых, как он думал, каждый питает те же надежды и испытывает ту же радость, что и он сам.

Группа эта была вовсе не малочисленна и состояла отнюдь не из нищих и презренных мира сего. Если прекрасная южная страна, так богатая всем, что только может измыслить фантазия, к собственной гибели отвергала истину Божию, то, тем не менее, она приносила на Его алтарь многие из лучших своих цветов. Многие из тех, что собирались во внутренних покоях донны Изабеллы, были из числа «великих мира сего», и немало было среди них благородных и благочестивых женщин. Эти люди были образованны, талантливы, с утончёнными манерами, немало их было из сословия высокородных испанских грандов[22].

Одним из первых Карлос заметил миловидное задумчивое лицо юной донны Марии де Боргезе, учёность, ум и таланты которой не раз восхвалялись в университетских кругах. Теперь донна Мария внушала ему совершенно новый особый интерес. Были здесь двое из знатнейшего сословия, дон Доминго де Гусман, сын герцога Медина- Седонии, и дон Хуан Понсе де Леон, сын герцога Байлена. Карлос много слышал о его обширной благотворительной деятельности. Из-за безграничной щедрости его имения потерпели значительный урон. Но при том, что Понсе де Леон так ревностно старался облегчить страдания других, над его собственной душой витала печаль. Ночью он часто выходил на каменную террасу собора святого Себастьяна, которая носила жуткое название «лестница Сожжения», долго ходил по ней от одного конца к другому, и в душе его смертные тени, самые черные тени страшнейшей смерти боролись со светом бессмертия.