Испанские братья. Часть 3

— Да! — вмешался спутник настоятеля, — завтра церковь приносит Богу жертву торжественного акта очищения веры. Мы пришли, чтобы объявить тебе твой заслуженный, но так долго не исполненный приговор. Ты, как закоренелый, упорствующий еретик, будешь предан мирскому правосудию. Но если ты сейчас ещё готов раскаяться, исповедоваться и оплакать свои грехи и вернуться в лоно святой церкви, то она вступится за тебя перед магистратом и заменит тебе сожжение на костре милосердной пулей.

Что-то наподобие улыбки скользнуло по лицу Карлоса, и он повторил негромко:

— Завтра!

— Да, сын мой, — быстро заговорил инквизитор, — он хорошо знал своё дело, и пришёл, чтобы использовать подходящий момент, — без сомнения, это для тебя неожиданность, и у тебя очень мало времени, чтобы приготовиться к вечности. Но любая жизнь на земле временна. Человек, рождённый женщиной, живёт очень короткое время, и жизнь его полна скорбей.

Не было похоже, чтобы Карлос слышал лицемерные излияния инквизитора. Он стоял в глубокой задумчивости, устремившись вдаль. Наконец он повернулся к своим судьям.

— Завтра я буду в вечной славе с Христом, — сдержанное ликование звучало в его тихом голосе, и глаза сияли восторгом, будто бы уже сейчас на его лицо падали отсветы этой славы.

В сердце инквизитора шевельнулось что-то похожее на благоговейное восхищение. Он растерянно промолчал, потом вышел из затруднения при помощи банальной фразы:

— Я прошу Вас подумать о своей душе.

— О ней я давно подумал. Я вручил её Господу Иисусу Христу, поэтому я сейчас не забочусь о ней, а думаю только о скорой встрече с Ним.

— И Вы не страшитесь мучений и гибели в огне?

— Я ничего не страшусь, — ответил Карлос, и это было великим чудом даже для него самого, — рука Христа или перенесёт меня, или проведёт сквозь огонь. Я ещё не знаю, что Он сделает, поэтому ни о чём не забочусь. Он Сам позаботится обо всём.

— Люди высокого происхождения, как Вы, люди чести и незапятнанного имени каковым Вы были, часто больше боятся позора, чем мучений. Что думаете Вы, кто некогда носил имя Альварес де Менайя, что думаете Вы о всеобщем презрении, о глумлениях толпы, о насмешках, о позорном облачении, об унижениях, которые Вам придётся пережить?

— Я с радостью выйду вместе с Господом за стан и вынесу всё, как и Он.

— И стоять у позорного столба рядом с жуликом, с несчастным погонщиком мулов, который виновен в том же преступлении?

— Погонщик мулов? Хулио Эрнандес? — с живостью спросил Карлос.

— Он самый.

Лицо Карлоса просветлело. Значит, он опять увидит его, может быть, даже пожмёт ему руку… Поистине, Бог исполнил все его желания. Вслух же он сказал:

— Я рад, что смогу до конца быть рядом с этим верным служителем Христовым. Ибо когда мы войдём в небесные чертоги, я не могу надеяться получить место рядом с ним.

Вмешался аббат:

— Брат мой, Ваши слова напрасны. Он во власти дьявола, оставим его.

Он завернулся в свой плащ и отвернулся, не удостоив Карлоса взгляда. Но Карлос выступил вперёд:

— Простите, господин настоятель, я должен сказать Вам несколько слов, — и, протянув руку, чтобы удержать его, прикоснулся к руке аббата.

Тот с гневным презрением оттолкнул руку узника. Прикосновение это он видимо счёл оскверняющим для человека святого и безгрешного, каковым он себя считал.

— Я без того уже наслушался от Вас.

— Завтра вечером мой голос умолкнет, и уста станут пеплом… поэтому сегодня Вы могли бы проявить немного больше терпения.

— Так говорите, только покороче.

— Мне так больно с Вами расставаться, ибо Вы искренне желали мне добра. И я должен не прощать Вас, но благодарить. Я буду молиться о Вас. Молитва отъявленного еретика не может повредить Вам, уважаемый аббат, и может прийти день, когда Вы вспомните о ней с благодарностью.

Последовала короткая пауза.

— Вы имеете ещё что сказать? — в голосе аббата уже не было прежней надменности.

— Да, — Карлос взглянул на умершего, — я знаю, Вы уделяли ему много времени и сил. Вы окажете уважение его праху, не правда ли? Я думаю, просить для него могилу — это не слишком много. Это Вы сделаете для него. Я полагаюсь на Вас.

Под умоляющим взором приговорённого непроницаемое лицо настоятеля несколько смягчилось.

— Вы же сами сделали всё возможное, чтобы лишить его могилы, — выкрикнул он, — Вы, который запятнали его ересью! Только Ваше свидетельство не имеет силы, и как я уже сказал, я Вам не поверил, — сделав это формальное заверение, он удалился, спутник же его задержался на минуту.

— Вы просите за прах, за мертвеца, который ничего не чувствует, к нему Вы имеете сострадание. Почему к самому себе у Вас его нет?

— То, что вы завтра разрушите, это не я. Это всего лишь оболочка, хижина в которой я обитаю, но и над нею на страже Господь. Он в такой же силе может воскресить её из пепла кемадеро[2], как и из гробниц соборов, где покоятся мои отцы. Душой и телом я принадлежу Ему, я им искуплен, и что удивительного в том, что я готов отдать свою жизнь ради Него, — ведь Он Свою отдал за меня.