Испанские братья. Часть 3

Отец уже раньше ставил этот вопрос, но Карлос всегда тактично и вежливо его обходил. До этого часа он не находил в себе мужества сказать отцу правду. Тут была большая опасность, что настоятель и его агенты в минуту слабости могли бы заставить старого человека произнести неосмотрительное слово, тут был и постоянный страх того, что кто-то их подслушивает, ибо для тех, кто был знаком с методами работы святой инквизиции, эта возможность была вполне естественной. Сейчас Карлос близко наклонился к умирающему и долго говорил с ним мягким полушёпотом.

— Благодарение Богу! — так же шёпотом ответил дон Хуан, — у меня не оставалось бы теперь неисполненных желаний, если бы только ты был в безопасности… И всё-таки, по-моему это очень жестоко, что Хуан получил всё, а ты ничего…

— Это я — ничего? — искренне удивился Карлос, и если бы комната не была погружена во мрак, то отец бы увидел, что лицо сына вспыхнуло нежным румянцем, а глаза счастливо засияли. — Отец мой, я вытянул лучший жребий. Если бы я имел возможность выбора, я не обменял бы последних двух лет моей жизни на все блага земные, ибо Сам Господь моя доля и наследие на земле живых. Кроме всего прочего у меня есть ты, отец, и я рад мысли, что и мой брат владеет чем-то драгоценным. Как он любит её, отец! Но самое удивительное из всего — это исполнение мечты нашего детства, и сбылась она для меня, слабого, непригодного для практической жизни, а не для храбреца Хуана, который заслуживает этого больше меня. Слабейший захватил добычу… слабый и робкий Карлос нашёл нашего отца!

— Слабый? Робкий? — с недоверчивой улыбкой переспросил дон Хуан. — Кто посмел бы назвать так моего бесстрашного, моего доблестного сына! Карлос, у нас ещё осталось вино?

— Ещё много, отец, — ответил Карлос, который берёг то, что предназначалось им обоим, для нужд больного отца.

Когда он поднёс ему глоток, он спросил:

— У тебя что-нибудь болит?

— Нет, сынок, но я очень устал.

— Я думаю, мой любимый отец скоро придёт туда, где усталые обретают покой, и где зло больше не терзает их, — добавил он про себя.

Охотно он закончил бы на этом беседу, потому что отец совсем обессилел, но беспокойный дух больного жаждал человеческого общения. Он спросил:

— Не скоро ли Рождество?

Карлос знал, что это так, и трепетно страшился возвращения этой прекрасной поры, возвещающей о мире на земле. Без сомнения, тогда можно было ожидать визитов, и почти наверняка кающемуся окажут некоторые милости — ему предоставят возможность послушать мессу, ему преподнесут святые дары… Карлос содрогался при мысли о том, что произойдёт, если эти милости будут кающимся отвергнуты. Опять и опять он страстно молился о том, чтобы его отца не настигли насилие и оскорбления, что бы впоследствии ни выпало на его долю.

И ещё… Вероятно, во время этих празднеств состоится торжественное аутодафе… Эту мысль он даже втайне не решался облечь в слова. О, если бы была воля Божья отозвать к тому времени горячо любимого отца!

— Сейчас декабрь, — ответил Карлос на вопрос, — но я не запомнил дня. Возможно сегодня двенадцатое или четырнадцатое число. Хочешь, я прочту вечерний псалом на двенадцатое — песнь божественная…

Пока Карлос читал, случилось то, чего он добивался — отец заснул. День и последующая ночь прошли попеременно в нервозном беспокойстве и часах глубокого забытья. Только один раз дон Хуан говорил связно.

— Я думаю, ты скоро увидишь мою мать, — сказал Карлос, увлажняя его губы.

— Да, — прохрипел умирающий, — только сейчас я об этом не думаю. Намного лучше то, что я увижу Христа…

— Мой отец, ты имеешь Его мир, ты надеешься на Него?

— Да, сынок.

Карлос ничего больше не сказал. Он был удовлетворён, нет, он был счастлив. Тот, Кто во всём есть первый, занял достойное место в сердце умирающего. И перед Его любовью поблекла любовь человеческая, тесно переплетавшаяся в его душе с самой жизнью.

В последнюю ночную стражу, перед самым рассветом, Он послал своего ангела, чтобы дать узнику свободу. Он так нежно разрешил связывавшие узы, что сидевший у его ложа сын, сжимавший его руку и смотревший в его лицо, искавший прощального взгляда, в точности не заметил мига, когда пришёл Избавитель. Карлос не мог сказать «он уходит», ему оставалось только сказать «он ушёл», поцеловать побелевшие губы и закрыть ушедшему глаза…

Наверное никто никогда ещё так искренне и страстно не благодарил Бога за то, что Он возвратил им их близких от врат смерти к вечной жизни, как в этот час Карлос. Так незаметно открылись ворота в вечную жизнь, которые теперь уже никто не мог запереть.

— Мой отец, ты вошёл в покой, — шептал он, непрерывно глядя в навеки успокоившееся родное лицо. — Никто уже не может посягнуть на твоё блаженство. Никакая злоба людская и дьявольская не может уже причинить тебе боль. Только что ещё в их чудовищной власти, и теперь — свободен! Слава Богу! Слава Богу!