– В данном случае я не Коломбо; дело в том, что вы действительно получили очень выгодное предложение. Мало таких, как вы – я уже говорил вам, Филипп Эдуардович. – Он поднял руку, как бы вежливо извиняясь за то, что воздержится называть Филиппа «Филипп». – Потому я и веду с вами этот очень терпеливый, очень бережный разговор. Как лично, так и официально я отношусь к вашей позиции с пониманием – хотя бы потому, что это слишком неожиданно в таком вот максималистском ключе… да и плохие вы были бы предприниматели, если б сразу же согласились. А добавить я хотел вот что…
Он замолчал и развел руками.
– Можно получить ориентир? – спросил Филипп.
– Нет.
– Черт возьми, Виктор Петрович…
– Но я и сам не знаю, – сказал гость, как бы оправдываясь. – Слишком много факторов. Вплоть до того, что акции могут просто раскупить. – Он встал. – Когда будете думать, на вашем месте я бы не исключил такой возможности.
– Мелкий, шкурный вопрос, – сказал Вальд. – Пока мы думаем – мы можем не беспокоиться насчет пленки?
Виктор Петрович расхохотался.
– Мужики, – сказал он, закончив это дело, – с вас, ей-Богу, угоришь. Какая пленка? Мы говорили о серьезных вещах, а вы – пленка. Дай-ка, – протянул он руку в направлении дверцы ампир.
Вальд, не вполне его понимая, вынул из аппарата кассету и протянул ему. Виктор Петрович бросил ее на толстый ковер и припечатал сверху каблуком как следует.
– Вот и все.
– Жаль, – сказал Вальд. – Я бы сохранил на память.
– Не советовал бы, – покачал гость головой. – Вдруг мы все-таки станем компаньонами? Нам в нашей новой дирекции такие… э-э… кадры не нужны.
– Но это же фальшивка, – сказал Вальд.
– Да, – ухмыльнулся Виктор Петрович. – Ну и что?
Глава XLIII
Круглый, очень глубоко расположенный зал, в котором некогда испытывали Марину, был подготовлен для торжественной церемонии. Не менее сотни стульев было расставлено в виде подковы, таким образом, что центр был свободен и вместе с тем с любого места открывался обзор возвышения. Над возвышением красовался имперский герб – в точности такой же, какой висел на стене в кабинете князя Георгия, а может, и вообще тот же самый.
В зале ярко пылал полный свет, отчего он совсем перестал выглядеть мрачным. Собирались верховные чины Ордена; все вокруг постепенно заполнялось голубым атласом, будто само небо – летнее, безоблачное – снизошло под землю в этот зал. Многих из присутствующих Марина видела впервые, и ее сердце, было екнувшее при входе в дверь с железным кольцом, не могло нарадоваться зримой мощи организации и предстоящему торжеству.
Офицеры собирались, обменивались рукопожатиями и мелкими новостями и, получая явное удовольствие от торжественной обстановки, рассаживались по отведенным для них местам. Наконец, прозвенел звонок, как в театре, и все стулья оказались заняты. Офицеры высшего ранга занимали внутренний, самый почетный ряд подковы. Этот ряд был значительно короче других, но не в силу естественной геометрии, а потому, что чинов высшего ранга было значительно меньше, чем любого иного. Марина, разумеется тоже в голубой мантии, гордо занимала место именно этого ряда – правда, с самого краешку, будучи последней из всех посвященных в высший ранг.
Конечно, думала она, как единственной даме из всего почтенного общества, уж могли бы в порядке исключения предложить ей местечко в середине. Небось испанцы, знающие в таких делах толк, не допустили бы столь явного промаха; но что с наших взять! Ладно, подумала она, незаметно вздохнув; покамест потерпим засилье военных; но уж как его высочество (забегая вперед, она уже в мыслях называла его так) сделается величеством, тогда и посмотрим, кто будет сидеть на краю, а кто в середине.
Меж тем прозвенел второй звонок, и сразу же – третий; однако свет не погас, а наоборот, воспылал еще ярче. На возвышение взошли люди, не имевшие рангов, во главе с князем Георгием. Все встали.
– Здравствуйте, господа, – сказал его сиятельство.
Стоящие склонили головы и вновь их подняли. Медленно, торжественно прозвучало «Боже, царя храни».
– Прошу сесть, – сказал его сиятельство по завершении гимна. Офицеры опустились с негромкими звуками. По залу пробежал и исчез последний шорох; наступила звенящая тишина.