Испанский театр

Я твой раб, и я обязан
Почитать тебя всемерно.
Ты сейчас меня окликнул —
Я предстал перед тобою.
Выслушай меня спокойно,
Мой король и мой властитель.
Королем тебя назвал я.
Голова чужого края,
Верования иного,
Здешний ты король, однако.
А природа государя,
Власти царственная сущность
Так божественна, небесна,
Что с добром неразделима.
Вместе с благородством крови
Должен также ты, властитель,
Обладать великодушьем,
Широтой и всепрощеньем.
Даже лев, как мы читаем,
Царь зверей, отмечен тем же
И относится к животным
С горделивым снисхожденьем.
Даже этот зверь разгульный
И неукрощенный хищник,
У кого движеньем брови,
Чуть он только лоб нахмурит,
Грива дыбится короной,
Даже он бывает кроток
И не тронет тех, кто предан
И в покорности испытан.
А в морской соленой пене
Рыбий царь дельфин, покрытый
Золотым кольцом чешуек,
Образующих корону, —
Разве мы не знаем, что ли,
Как он на́ берег из моря
На себе пловцов выносит,
Чтобы в бурю не погибли
Жертвы кораблекрушенья?
А орел ширококрылый,
У которого в полете
Ветер венчиком ерошит
Перьев пук над головою, —
Разве он потерпит, чтобы
Путник из ручья напился,
Если ключ пред тем отравлен
Пившей из него змеею?
Нет, он крыльями и клювом
Замутит струю потока,
Чтоб отвадить человека
Видом неприглядной мути.
Также яблоко граната,
Царственное меж растений,
В кожуре остроконечной
Наподобие короны, —
И оно великодушно
Изменяет краску зерен
И отчетливо белеет,
Вредным став и несъедобным.
Наконец, алмаз, мгновенно
Отымающий способность
Притяженья у магнита,
Камень, славимый за твердость,
Сам крошится тонкой пылью
В перстне у лжеца и труса,
Ибо низости не терпит
В силу царственного свойства.
Если звери, рыбы, птицы,
Камни и плоды знакомы
С царственностью состраданья,
Может ли и человека
Не коснуться милосердье?
Инородное ученье
Для тебя не оправданье —
Всякой мыслью и законом
Опорочена жестокость.
Не подумай: я нисколько
Жалобить тебя не силюсь.
Жизнь мою продлить ты больше
Все равно не в состоянье.
Знаю хорошо, что скоро
Я скончаюсь от болезни,
Проникающей все тело
И темнящей мне сознанье.
Знаю: я смертельно болен.
С каждым словом, с каждым вздохом
Мне спирает грудь и колет
Словно острием кинжала.
Наконец, как все, я смертен —
Это сознаю я тоже
И что смерть застигнуть может
Каждого в любое время,
Оттого-то гроб и люлька
Сходны меж собою формой.
Человек, чтоб взять и бросить,
Равно руки простирает —
Он протягивает руки
Вверх ладонью для принятья,
Для бросанья ж вещи наземь
Обращает вниз ладони:
Вот вся разница в движеньях.
Колыбель открыта кверху
Для принятья в мир младенца,
Гроб же закрывают крышкой,
Опуская вниз в могилу.
Так чего же будет жаждать
Тот, кто в этом разобрался?
Жизни будет добиваться
Или домогаться смерти?
Я молю о смерти небо,
Чтобы умереть за веру.
Если же в моем желанье
Ты отчаянье усмотришь —
Ты жестоко ошибешься.
От всего живого сердца,
Полный самой страстной веры,
Душу я свою и тело
Богу в жертву предлагаю.
И коль скоро милосердью
И добру ты недоступен,
К ярости твоей, и гневу,
И бездушью я взываю.
Если лев ты — пасть разверзни,
Я взбешу тебя насмешкой.
Растерзай того на части,
Кто тебя язвит и дразнит.
Если ты орел, то клювом
Рань меня и рви когтями:
Я гнездо твое разрушил.
Если ты дельфин, я враг твой —
Подыми большую бурю,
Утопи меня в пучине
С кораблем моим в отместку.
Если дерево граната —
Потеряй листву в ненастье,
Чтоб глядеть мне было страшно
Ночью на твое бесплодье.
Если ты алмаз, рассыпься
Мелким порошком алмазным,
Смертоносною отравой,
Подсыпаемой в напитки.
Сколько б ни терпел я муки,
Сколько б грубости ни видел,
Сколько бы ни голодал я,
Сколько бы я ни нуждался,
И какие бы лохмотья
На груди ни истлевали,
И какие б кучи грязи
Ни служили мне жилищем,
В вере я своей не сломлен,
Потому что эта вера
Ясным солнцем мне сияет,
Светит светом путеводным,
Свежим лавром мне во славу
Голову мою венчает.
Ты не над моею верой —
Надо мной восторжествуешь.
Этого-то мне и надо,
Ибо я воитель божий.