Испорченная кровь

Теперь — в Чаковице, в трактир! «Пиво, пиво!», — с французским акцентом кричит героический воздухоплаватель. А в Чаковице как раз на гастролях драматическая труппа; антрепренер осведомляется у Сюркуфа, не хочет ли тот посмотреть представление, это недолго, они бы специально для французского гостя сыграли какой-нибудь французский водевиль. Сюркуф соглашается. Под неумолчные возгласы «Ура!» и «Слава!» все валят за ним, антрепренер сияет зал набит до отказа.

К вечеру вся экспедиция возвращается в Прагу, доблестный воздухоплаватель впереди, подвода с шаром сзади. Над выставкой дрожит зарево электрических огней, с башни Дворца промышленности вырывается белый луч прожектора, мечется над городом и гаснет вдали, в мягких сумерках погожей летней ночи.

А турникет щелкает и щелкает, на доске у входа уже обозначено, что прошло семьсот, восемьсот, девятьсот тысяч. Близок второй миллион!

Восемнадцатого сентября в Прагу прибыл император Франц-Иосиф. На вокзале, где под звуки австрийского гимна его встречали местные сановники во главе с наместником графом фон Тун, облаченным в великолепную парадную форму, и маршалом князем Лобковиц в парадном камзоле тайного советника, император произнес, в частности, фразу, напечатанную потом жирным шрифтом во всех газетах: «Я рад, что выставка так удалась».

Вид у монарха был довольно унылый, ибо он знал, что его ждет тяжкая работа, и не ошибся. После поездки на выставку, где ему пришлось выслушивать многочасовые речи, императору надлежало посетить Смихов, чтобы увидеть воздвигнутую в его честь триумфальную арку, потом новый Национальный музей и Национальный театр. На другой день, после аудиенции, которую он дал районным бургомистрам Праги, императора повезли к триумфальной арке в Старом Месте, потом снова на выставку, оттуда на Винограды, в монастырь на Слованах, в богадельню св. Варфоломея, на Вышеград и на Панкрац. Не миновала его и поездка на Жижков. В жижковской ратуше, где собрался весь муниципалитет, его величество расписался мелким почерком в книге почетных посетителей: «Франц-Иосиф». Потом он вышел на балкон и, как записано в анналах Жижкова, радостно озирал Базилейскую площадь, заполненную школьниками. В центре площади, утопая в цветах, стоял его бюст, а вокруг бюста девочки в белых платьицах, держа в руках зеленые гирлянды, пели австрийский гимн.

Монарх, явно тронутый, высказался потом в таком духе:

— Это было очень мило, благодарю вас.

Тем временем в ворота выставки прошел двухмиллионный посетитель.

5

В ноябре 1892 года, в разгар работы над трудом «Реrsönlichkeit und Charakterbildung» — «Личность и формирование характера», завершения которого, как говорилось в одном из многочисленных некрологов, жаждущая просвещения общественность ожидала с неугасающим интересом, тихо скончался Гуго Шенфельд, экстраординарный профессор философии немецкого университета в Праге, и, оплаканный обеими своими дочерьми, Марией Недобылевой и Лаурой Гелебрантовой, и семью внуками — пятью детьми Мартина и двумя сыновьями Лауры, Людвиком и Ахилом, — был похоронен в семейном склепе Шенфельдов на Вышеграде.

Недобыл встретил смерть тестя с благодарностью судьбе, ибо пособие, выплачиваемое им старику, было для него не только бременем, которое он нес с трудом и отвращением, но и источником бесконечных домашних ссор, длившихся уже двенадцать лет; с 1880 года Недобыл, как мы уже говорили, вдвое снизил содержание Шенфельду. Но если он тешился надеждой на то, что теперь, после смерти тестя, когда отпала причина супружеских ссор, у его домашнего очага настанет мир, счастье и покой, то он жестоко ошибался. Мария не забыла, что он обманул ее любимого отца, а тем самым и ее, сведя на нет ее жертву. Она не простила его, не перестала презирать за вероломство, и если прежде ему еще удавалось кое-как держать ее в повиновении, грозя, что он совсем перестанет помогать ее отцу, то после смерти Шенфельда Мария вовсе отказала ему в повиновении. «Я не хочу больше детей», — заявила она, исполненная отвращения и ожесточенной ненависти, когда, по окончании траура, Мартин снова стал домогаться того, что называл своим супружеским правом. И в ответ на его негодование, сказала ему твердо и ясно, что с окончанием его обязанностей перед ее отцом кончились и ее супружеские обязанности. Она родила ему пятерых детей и этим с лихвой рассчиталась за жалкую милостыню, которую он давал старику. Единственные обязанности, которые теперь у нее остаются, это долг по отношению к детям, который она намерена выполнять образцово, и воспитать их так, чтобы они стали образованными и благородными людьми, дорожащими своей честью, а главное, данным словом. Вот все, что Мартин может от нее ждать.