Испорченная кровь (ЛП)

чашки. Я даже не выписывала газет. Надеюсь, он

украл её у моих соседей, я их ненавидела.

— Привет, — сказал он, опуская чашку. —

Надеюсь, ты не возражаешь. — Доктор указал на

кофейник, и я покачала головой. Мужчина встал и

налил мне чашку. — Молоко? Сахар?

— Нет, — ответила ему. Я не хотела кофе, но

взяла его, когда он протянул. Айзек был осторожным

и старался не касаться меня, чтобы не оказаться

слишком близко. Я сделала небольшой глоток и

поставила чашку. Было странно. Как утром после

одноразового секса, когда никто не знает, где стоять ,

что говорить, и где их нижнее бельё.

— Что ты за врач?

— Хирург.

На этом мои вопросы закончились. Он встал и

понёс чашку к раковине. Я наблюдала, как мужчина

моет её и, перевернув, кладёт на сушилку.

— Я должен ехать в больницу.

Я смотрела на него, не уверенная, почему

доктор рассказывал мне об этом. Теперь мы были

командой? Он вернётся?

Мужчина вытащил ещё одну визитку и положил

её на столешницу.

— Если я тебе понадоблюсь.

Я посмотрела на карточку, простую белую, с

печатными буквами, а затем обратно на его лицо.

— Не понадобишься.

Я провела остальную часть дня на заднем

крыльце, глядя на озеро Вашингтон. Выпила ту чашку

кофе, которую доктор Астерхольдер вручил мне,

прежде чем ушёл. Он давно перестал быть горячим,

но я сжала её между руками, будто пыталась

согреться. Это было действие, язык тела, которому я

научилась подражать. Сама преисподняя могла бы

развернуться передо мной, и я, вероятнее всего, не

почувствовала бы этого.

У меня не было мыслей. Я видела вещи глазами,

и мой мозг обрабатывал цвета и формы, не прививая

им чувства: вода, лодки, небо и деревья, пухлые

гагары, скользящие над водой. Мои глаза осмотрели

всё, от озера до моего двора. Тяжесть в груди

продолжала

давить.

Я

игнорировала

её.

В

Вашингтоне солнце садилось рано, в четыре

тридцать было уже темно, и не на что было смотреть,

лишь на отблески крошечных огней из домов около

воды. Рождественские огни, которые снимут в

ближайшее время. Мои глаза болели. Я услышала

звонок в дверь, но не смогла встать и ответить. В

конце концов, они уйдут, ведь так обычно и бывает.

Они всегда так делали.

Я

почувствовала

давление

на

плечах.

Посмотрела вниз и увидела руки, сжимающие меня.

Руки, как если бы тело не было к ним привязано.

Лишь руки. Что-то оборвалось, и я начала кричать.

— Сенна! ... Сенна!

Я услышала голос. Это был глухой звук, будто

кто-то говорил с набитым сыром ртом. Моя голова

откинулась назад, и вдруг я поняла, что кто-т о меня

трясёт.

Я видела его лицо. Он коснулся пальцем пульса

на моей шее.

— Я здесь. Почувствуй меня. Посмотри на

меня. — Доктор схватил руками моё лицо, заставляя

смотреть на него.

— Тише... тише, — произнёс он. — Ты в

безопасности. Я держу тебя.

Мне захотелось смеяться, но я была слишком

занята, пока кричала. Кто сейчас в безопасности?

Никто. Существует слишком много плохого,

слишком много зла в мире, из-за которого нам

никогда не быть в безопасности.

Он боролся со мной для того, что должно быть

было объятием. Обхватил руками моё тело, а лицо

было прижато к его плечу. Пять лет, десять лет, год,

семь, как много времени прошло с тех пор, как меня

обнимали? Я не знала этого человека, но всё же

знала. Он врач. И помог мне. Айзек провёл ночь на

диване, чтобы не оставлять меня в одиночестве. И

взломал дверь моей спальни, чтобы найти мой

ингалятор.

Я слышала, как он успокаивал меня, словно

ребёнка. Я цеплялась за него, твёрдое тело в темноте.

Видела, как хваталась за него, пока он держал меня...

и испытывала чувство паники, неверие и онемение,

которые переплелись вместе в этой схватке. Я вопила

уродливым, гортанным звуком, словно раненый

зверь. Не знаю, как долго это длилось.

Он отнёс меня внутрь. Просто поднял на руки и

понёс через французские двери, нежно уложив на

диване. Я легла, свернувшись калачиком, подтягивая

колени к подбородку. Доктор накрыл меня одеялом и

развёл огонь, а затем исчез на кухне, и я слышала, как

мужчина двигался по ней. Когда он вернулся, то

усадил меня, протягивая кружку чего-то горячего.

— Чай, — произнёс он. У него было несколько

кусочков сыра и кусок домашнего хлеба на тарелке. Я

испекла хлеб в канун Рождества. До всего этого. Я

оттолкнула

тарелку,

но

взяла

чай. Мужчина

наблюдал, как я пью, сидя передо мной на корточках.

Чай был сладким. Айзек дождался, пока я закончу, и

взял чашку.

— Ты должна поесть.

Я покачала головой.

— Почему ты здесь? — мой голос был

хриплым, слишком много кричала. Белая прядь

висела перед глазами, я заправила её и посмотрела на

пламя.

— Ради тебя.

Не знаю, что он имел в виду. Чувствовал

ответственность, потому что нашёл меня? Я снова

легла, свернувшись калачиком.

Он сидел на полу перед диваном, на котором я

лежала, лицом к огню. Я закрыла глаза и заснула.

Когда я проснулась, он исчез. Села и осмотрела