О полнейшем провале своей кандидатуры, Ларисе он ничего не сказал. Наоборот, он ей солгал. Сказал, что его без всяких проблем утвердили. От радости она заплакала. Этой ночью она была очень страстной к своему жениху, как никогда. Утром она его очень нежно поцеловала в губы и тихо прошептала:
– Егорушка, мой любимый… Я хочу стать матерью нашего будущего ребенка… Ты, мой любимый, слушишь меня?
Чурсин в ответ ей ничего не сказал. Он только нежно поцеловал ее груди. Из его глаз текли слезы…
Кандидатуру Егора Николаевича Чурсина на партийном комитете института все-таки утвердили. Его лично самого на экстренное заседание не пригласили. Утвердили и на заседании бюро райкома партии. Об этом он узнал совершенно случайно, когда оказался в кабинете секретаря райкома партии Торшина. После того злопамятного разговора, когда самый главный партийный вожак района влип с квартирными махинациями, и когда однокашники по науке чуть ли сильно не повздорили, не так уже и много воды утекло.
У Андрея все сложилось хорошо. Он не попал ни в какие сети передряг. Его шеф также вышел чистым из воды. Никаких партийных комиссий ни с верхов, не говоря уже, о низах, не было. Молоков лично сам пригласил всех ответственных работников райкома и с очень серьезной миной зачитал информацию за подписью первого секретаря горкома партии. Всем стало предельно ясно. Их вожак никогда дополнительную жилплощадь не получал, а то, что газеты написали, была сплошная дезинформация. Виновые понесли заслуженные наказания. Торшин один из первых выскочил из кабинета и сразу же бросился к себе. Плотно закрыв за собою дверь, он включил вентилятор и стал жадно вдыхать воздух. Затем вслух тихо произнес:
– Слава Богу, пронесло… Слава Богу, пронесло…
Что-либо еще говорить в честь Всевысшнего он не мог. У него не было сил. Они ушли на ночные переживания, когда он вместе с женой раскладывал всевозможные варианты своей предстоящей работы. Он соглашался вновь идти в «кооператив», лишь бы ему оставили жилье…
Торшин раньше никогда не звонил своему коллеге по родственной кафедре. Не хотел, чтобы кто-либо из институтских сотрудников знал об его дружеских связях с именитым склочником. На этот раз он не вытерпел и впервые ему позвонил. К его счастью, тот на кафедре был один, что его обрадовало. Он, словно мальчишка, рассмеялся в трубку и по-озорному произнес:
– Гошка, я хочу тебя обрадовать… Скоро ты станешь целым профессором… Одним словом, разговор не для телефона, прибегай ко мне, как можно, скорее…
Чурсин стремительно покинул кафедру и вскоре был в райкоме. Едва он открыл дверь знакомого кабинета, как навстречу ему вышел Торшин и крепко пожал его руку. Затем он с радостью произнес:
– Сегодня была оперативка у первого секретаря… Он не против твоей кандидатуры, хотя твои идейные единоверцы написали на тебя целую прокламацию… С ней тебе и психушки мало…
Непринужденный разговор между мужчинами на этот раз затянулся. На прощание они долго тискали себя в объятиях. Каких-либо слов благодарности в адрес своего товарища, Чурсин не сказал. Его глаза заполонил туман. Торшин, понимая его нервное состояние, по-дружески похлопал его по плечу и на полном серьезе сказал:
– Егорка, держись и не ломай больше дров… Все это бесполезно… Пойми меня правильно, мой Дон Кихот…
Чурсин вышел на улицу и некоторое время стоял на парадном крыльце особняка. Домой он не хотел идти. Почему не хотел, он и сам не знал. Скорее всего, его нервная система и организм срочно требовали небольшой передышки и одиночества. Минут через пять он оказался в небольшом скверике и присел на скамеечку. Вокруг было безлюдно, что его очень обрадовало. Он вновь воспроизвел все то, о чем ему только что рассказал Андрей Торшин. Он сейчас нисколько не сомневался, что, если бы не разнарядка свыше, он еще очень долго носил партийное взыскание. С этим хомутом на очередной конкурс в «кооперативе» его не допустят. Его сейчас, как никогда раньше, радовали и удивляли причуды партийной номенклатуры. Ради выполнения указаний верхов, клерки готовы на все, даже автоматически снять партийное взыскание. На этот раз эти причуды были на его стороне.