Исповедь изгоя

Затем в трубке раздались гудки. Чурсин понял, что она бросила трубку, не намереваясь слушать дополнительных вопросов институтского склочника. Лариса, заметив безжизненное выражение лица своего любимого, со слезами на глазах бросилась к нему на шею. Он стал ее успокаивать, все было бесполезно. Она разрыдалась, разрыдалась очень сильно. Вскоре она успокоилась, и они вместе стали рассуждать, что произошло, почему произошло и что делать дальше. Сомнений ни у кого не было. Звонок сварливой врачихи сделал свое дело. Строить какие-либо планы на завтрашний день не было смысла. Они понимали, что не только оздоровление, но и пребывание их обоих в институте определит ректор. И никто иной. Чурсин за Ларису не переживал. Он сделает все возможное, чтобы она и дальше училась. У него же самого, куда было сложнее. Ректорат и партийный комитет, и в первую очередь, его коллеги по кафедре будут прилагать все усилия, чтобы, как можно, скорее избавиться от склочника. На деле это означало следующее. По партийной линии – исключение из рядов КПСС, по административной – изгнание из института по какой-либо статье. Никто из обитателей небольшой комнаты в эту ночь не спал. Они все рассуждали и рассуждали. Делали все это вместе. Перед самым рассветом, дабы окончательно не чокнуться, они сели пить чай.

Ровно в десять утра Чурсин постучал в дверь приемной ректора. Воробьев сидел в кресле, был не в духе. Вошедший заметил это сразу же, как только открыл дверь. На его приветствие он ничего не ответил. Он только очень быстро молотил своими маленькими пальчиками обеих рук по столу. Едва Чурсин закрыл за собою дверь, Воробьев с кислой миной посмотрел на него, и надвинув на свой большой нос маленькие очки, сквозь зубы процедил:

– Одно я, Вам, товарищ Чурсин, скажу очень откровенно… – Почесав рукою ухо, в такой манере продолжил. – Исключение из партии Вам обеспечено… Строгое наказание будет и по служебной линии…

Затем он уткнулся в бумаги, лежащие перед его носом. Чурсин некоторое время еще стоял и раздумывал. Что-либо спрашивать или оправдываться перед ректором, было бессмысленным занятием. Сейчас у него сомнений никакий уже не было. В сентябре его исключат из партии и выгонят из института. Он резко развернулся на все сто восемьдесят градусов и быстро вышел вон.

Домой он пришел только к обеду. Почти два часа бродил по городу. Все обдумывал, что ему делать дальше. Мысли в его голову приходили очень страшные. Чем больше он размышлял о создавшейся ситуации, тем сильнее сжимал зубы. Его ближайшее будущее было очень безнадежным. Оставалась только одна надежда, что ему все-таки в конце концов может удастся уехать в Среднюю Азию. В какую республику, в какой университет его направят, он еще не знал. Кого-либо спрашивать об этом, не хотел. Начальники никогда не любили ненужных вопросов. Переворошив в своей голове десятки вариантов по выходу из создавшегося тупика, он пришел к единому выводу: надо не сдаваться. Как и раньше, он считал себя невиновным. Не было его вины и в отношениях со студенткой, с которой он прожил почти три месяца. Они любили и любят друг друга. Будущий ребенок их многому обязывал. После окончания этой разборки он с ней зарегистрируется. Пусть даже после рождения малыша. В оставшееся время до начала учебного года он решил работать, читать лекции.

Информацию своего жениха о неутешительном визите к ректору, Лариса восприняла на его удивление очень спокойно. Она, словно и ничего не произошло, внимательно все выслушала, затем прижалась к нему и уверенно прошептала:

– Знаешь, мой Егорка, если ты по-настоящему любишь человека, то все остальное в этом мире ничего не значит… Ты, понимаешь меня, мой Егорушка…

Чурсин на ее реплику ничего не ответил. Он смотрел в ее глаза и плакал. Плакал от взаимного понимания своей любимой. В этот вечер они ужинали в ресторане, пошли сюда назло, наперекор всем и всему. Пошли несмотря на то, что цены в нем были космические, а блюда, как всегда, не вкусные. Через два дня Чурсин уехал в область, читать лекции в двух сельских районах. Чтение лекций о международной деятельности КПСС для него каких-либо проблем не составляло. Он, как и раньше, строго руководствовался указаниями вышестоящих партийных органов. Все и вся сводилось к одному – трактовать вопрос так, как его трактует последний партийный съезд. Выше его уже никуда не прыгнешь. За многолетнюю работу он довольно наторел и почти все лекции читал без каких-либо бумажек или шпаргалок. Вопросы своих слушателей он добросовестно записывал в небольшой блокнотик, который у него был своеобразным архивом. Вопросы записывал все, исключений не было. На заковыристые всегда отвечал. Если его ответ не удовлетворял слушателя, он об этом также делал пометку в блокнотике. Надеялся в очередной приезд дать обстоятельный ответ.