Исповедь мадам прорабши

Действующее лицо оказывалось кверху ногами, кувыркаясь, из «драмы» переходило в «акробатический этюд», и не поймешь: то ли так задумано постановщиком, то ли это случайность, но все выглядело натурально и правдоподобно. Принимали участие в концерте хоровой и танцевальный кружки со своими программами. Елка и концерт проходили в спортзале, оборудованном одним «козлом» и десятью матрацами, обшитыми черной тканью, вместо «матов». Впоследствии, когда пошла в девятый класс, спортзал принял надлежащий вид: летом 1955 года отец с четырьмя столярами, за счет шахты, сделали «Шведскую стенку», бум, брусья, укрепили потолок, подвесили кольца и канат. Вместо подарков работал наш школьный буфет (учились в две смены), где можно было купить за чисто символическую цену: (за пятьдесят копеек на старые деньги, как в современных магазинах– все по одной цене и опять же за счет шахты) пирожок с ягодной начинкой, школьную булочку, морковную котлету, стакан «морса» или другого ягодного напитка, кусок пирога с картошкой и жареным луком, манный или пшенный биточек. (Деньги сменились в 1961 году).

После новогодних каникул, на свой «страх и риск» и из-за общего уважения к отцу, лесничий выделил делянку, но с условием: чтобы выпилить ее, как под просеку, то есть подчистую, вплоть до кустарника, и сделать санитарную очистку (очень жаль, что такой порядок не сохранился до наших дней; деньги там выплачивались небольшие, но без санитарной очистки ни дрова, ни лес не вывезешь). Отец действительно был уважаемым человеком, когда его привозили пьяного вместе с мотоциклом на самосвале– это надо было видеть, как его бережно «выгружали». Работал он столяром, но его называли «краснодеревщиком», модельщиком, мебельщиком, так как он единственный на весь поселок мог делать мебель: буфеты, горки для посуды, столы на точеных ножках, стулья, всевозможные ширмы, кровати с пружинными матрацами и точеными шишечками, комоды, платяные шкафы, лавки, скамейки, сундуки, филенчатые двухстворчатые двери, табуретки, если у кого-нибудь в поселке что-то сохранилось из мебели тех лет, то это «его рук дело»; кстати, я на память сохранила две табуретки (правда, осталась одна, на другую упали гаражные металлические ворота, – треснуло сиденье, выполненное из кедра). Вот это качество! Ни одна современная табуретка не выдержала бы такой ударной нагрузки. Зато красиво!.Ах, как же мне надоела шлифовка и пришлифовка сопряженных поверхностей, может быть, по этой причине я осталась равнодушной к мебели. Расчет же за сделанную мебель был один, в современном изречении «жидкий доллар»в виде осветленной браги, самогонки «первака 70⁰» и «жениха-холостяка» (неразведенный спирт, продаваемый в государственных магазинах в чекушках с синей наклейкой «Питьевой спирт», градусы не помню). Этого «добра» было –хоть залейся!

Лесничего, когда были пацанами и пацанками, мы очень любили. У него был здоровенный пес палевого цвета, если сидит на задних лапах, то вся его голова выше обеденного стола. Детей у лесничего не было, и он всегда нам был рад. Ворота во двор «сроду» не закрывались, впрочем, как у всех, если куда уходят, вставляют в проушину щепку, чтобы не мотало полотно воротины на случай ветра, и что никого нет дома. Так этот пес отлично выполнял такую длинную команду: «Поухаживай и пригласи к столу!» Пес быстро подходил к нам (это касалось любого гостя), рьяно снимал головной убор, если таковой был, ложил на лавку, специально поставленную, поворачивал голову в сторону хозяина, тот кивал головой ему, после этого пес ложился вдоль лавки передними лапами в сторону хозяина. Если гость или гости не проходили к столу, то пес поднимался и усаживался на задние лапы у входной двери сзади гостя или гостей; если места было мало для того чтобы сесть, то он своим туловищем отодвигал гостей; если и в этом случае гость или гости не проходили к столу, то хозяин объяснял: «Придется проходить, он просто не выпустит, и я ничего не смогу сделать». Когда гости проходили к столу, пес ложился возле хозяина. По команде «Проводи!» пес садился на задние лапы. Если гость или гости по какой-то причине задерживались с уходом, то он грозно взлаивал три раза: всем было понятно, что надо уходить, а так пес был добрым, с ним можно было валяться, обниматься, это было так умильно и забавно, что к этому лесничему мы бегали «надо и не надо». Когда же он ехал на лошади, то этот «милый пес» никого не подпускал ближе двух метров, даже нас. Если кто-то нечаянно приближался, он начинал рычать, оскалив зубы. После зимы, перед линькой, мы чесали его; с него было столько шерсти, что хватало на две пары охотничьих носков.