Исповедь расстриги. Как воскреснуть из мертвых

Приезжая в монастырь, мы с Алькой в первое время останавливались в Юркиной мастерской, которую одновременно приспособили под библиотеку. Это светлое квадратное помещение с огромными окнами находилась прямо под сводом юго-западного купола собора, и, чтобы туда забраться, нам приходилось преодолевать множество лестничных пролётов, а потом, задыхаясь от усталости, залезть в люк на потолке. Там на полу стопкой лежали старые ватные матрасы, в углу валялись грязные подушки и затёртые шерстяные одеяла, мы стелили всё это на пол и ложились спать одетыми.

В дальнейшем, когда мы подружились с монастырскими сестрами, нас благословили ночевать в странном пространстве бывшего бассейна, его уродливое здание между обшарпанными складами досталось монастырю от производственного комплекса, находившегося на территории в советское время.

В бассейне жили в основном молодые сестры, в большом зале прямо над бассейном с кафельной облицовкой для них сбили настил из грубых досок, на него стелились всё те же ватные матрасы, но у постоянных жительниц уже имелось постельное бельё, и некоторые из них отгораживали себе личное пространство с помощью натянутых веревок и простыней. В щели между досками постоянно проваливались мелкие узкие предметы, ручки и расчёски, и за ними приходилось спускаться под настил по узенькой лесенке для пловцов. Там внизу сквозь щели пробивался свет, и всё пространство казалось ещё более странным и нереальным.

В бассейне для сестёр даже оставили одну душевую и пару часов в день подавали туда горячую воду, а другие душевые переоборудовали под маленькие кельи, в них умещались две-три железные кровати, над которыми все еще оставались проржавевшие гусаки с душевыми насадками, братья так и не потрудились их вовремя срезать. Просыпаешься утром, а у тебя душ над головой, лишь бы только воду не включили!

Однако бассейн не стал для нас самым экзотические жильём в монастыре, и вскоре мы сподобились получить самую потрясающую привилегию, которая предоставлялась только своим – мы могли ночевать в соборе!

Внутри храма по периметру с трёх сторон имелся второй ярус, похожий на ложи в театре, все называли его балконом. В центре балкона по праздникам пел архиерейский хор, а справа и слева к восточной стене храма когда-то даже примыкали малые алтари, но в наше время на их месте лежали груды матрасов и подушек, предназначенных для паломников летнего крестного хода, вот там мы и ночевали.

Поздно вечером, когда в соборе уже гасили верхний свет, а насельники, закончив все молитвенные правила, расходились по кельям, мы с Алькой подходили к дежурному и сообщали, что нас благословили на балкон, поднимались по лестнице, расстилали матрасы, брали подушки и укладывались спать поближе к главному алтарю.

В таком огромном сооружении никогда не бывает полной тишины, и храм будто бы дышит, снаружи гудит ветер или хлещет дождь, а внутри слышно каждый шорох дежурных, их шаги, негромкие разговоры и молитвы. Ты лежишь, накрывшись своей курткой, поджимаешь ноги под длинную юбку и смотришь на темные своды, на безупречные архитектурные формы, на остатки лесов, где трудятся наши художники, восстанавливая росписи, молишься в уме, и сон постепенно уносит тебя неведомо куда.

Утро начинается с движения внизу, зажигается свет, шумно открываются двери, бодро стучат шаги, раздаются голоса, а потом с клироса звучит ровный ритм Полунощницы. Надо только заставить себя открыть глаза, перевернуться и встать на колени на том же самом матрасе, и вот ты уже в полной боевой готовности встретить новый день, как положено.

Ещё у меня перед глазами картинка-воспоминание, которая кажется мне лаконичным символом того времени – почти пустая Юркина мастерская под куполом, там ещё нет библиотеки, это идеально белое пространство с огромными арочными окнами, уходящими под перекрытие пола вниз на другой уровень, над моей головой ровное полушарие свода, гуляют сквозняки, и я там одна. Зябко обнимаю себя за плечи и хожу от окна к окну, а за ними белым-бело. Метель недавно утихла, под белёсым небом до самого горизонта лежат снега, чернеет линия далёкого леса, а чуть ближе видна какая-то заброшенная церквушка, маленькие домики вдоль реки, сложная геометрия крыш и тёмное кружево ближних деревьев.

Мне тридцать лет, и с подкупольной высоты я тревожно всматриваюсь в заснеженный мир, раскинувшийся от меня на все четыре стороны. Сердце гложет тоска, и немыслимо представить, что скоро этому миру придёт конец и огонь Армагеддона уничтожит всё сущее.

Глава 3. Педагогические этюды