Исповедь сталиниста

Галя тут же пересказала Шварцу эпизоды из названных фильмов, Юра по малолетству "солидно" отмолчался. А я смотрел на Евгения Шварца с недоверием, зная склонность Граника к веселым и не всегда безобидным шуткам-розыгрышам.

В дверях террасы стояла моя жена Тоня, прислушиваясь к нашему разговору, и когда Евгений Шварц ушел, она сказала:

- Евгению Шварцу можно поклониться даже за одни сказки, написанные по мотивам датчанина Андерсена. Мне запомнились "Голый король", "Тень"...

- Ну, вот! Еще один специалист по чужому творчеству! - с насмешкой ответил я, полагая, что Анатолий Михайлович все-таки разыграл меня. Трудно ли сочинять сказки на отработанные мотивы?! Что получится, если я начну перелицовывать на свой лад романы Андерсена-Нексе?

Граник посмотрел на меня с ужасом, а Тоня с присущей ей застенчивостью стала увещевать меня:

- Ваня, ты, наверное, спутал Андерсена-Нексе с Гансом Христианом Андерсеном! Оба датчане!

- Ну и дьявол с ними! Ничего я не спутал! Помните, у Маяковского:

Мудреватые Кудрейки,

Кудреватые Митрейки,

Кто их к черту разберет?!

Я и предположить не мог, что со временем известный поэт и прекрасный человек Анатолий Кудрейко станет моим коллегой по работе в журнале "Огонек".

Граник умел быть въедливо-насмешливым. Он уже сидел на недалекой скамейке и делал вид, что умирает от хохота. А успокоившись, прочитал мне целую лекцию о творческой самостоятельности Евгения Шварца, его повестях, пьесах, литературных сценариях, о которых я и без него знал.

Однако все происходившее вокруг стало казаться мне неправдоподобным, особенно после того, как из-за поворота дорожки появился очень знакомый человек с большой окладистой бородой. Поздоровавшись с нами, он стал расспрашивать Галю и Юру, не болят ли у них животы, ибо, как он сказал, в столовой на завтрак подавали не очень свежий творог.

Бородача в это время окликнули с недалекой волейбольной площадки, и он, отвесив поклон, споро зашагал туда.

- Вылитый Отто Юльевич Шмидт, - сказал я Гранику. - Кто это? Небось специалист по Пушкину или Толстому?

- Нет. Специалист по Арктике. Он и есть - Шмидт. Академик и Герой Советского Союза.

- Чудеса!.. Почему в писательском доме?

- Где же еще смогут писатели его увидеть? На Северный полюс они не ездоки.

И опять поразившее меня "явление": мимо нас прошагал живой Николай Черкасов. Поздоровался на ходу, спросил у Граника, не закрыта ли библиотека, и, широко ступая длинными ногами, удалился в направлении главного корпуса.

Я вопросительно уставился на Граника.

- Вон за забором его дача, - объяснил Анатолий Михайлович и, увидев бегущую по дорожке черную собачонку, позвал ее: - Комик!.. Комик, ко мне!

Песик - некрасивый, бородатый, с взлохмаченной шерстью, чуток повиляв хвостом, устремился вслед за Черкасовым.

- Ты и с ним знаком? - удивился я.

- Знаком! Иногда подкармливаю псинку конфетами.

"Какая тут может быть работа, когда вокруг такие чудеса?" - подумал я.

Граник будто уловил мои мысли и деловито сказал:

- Хватит развлекаться. Садись за письменный стол... Но для начала подари Шварцу свою книгу. Пусть прочитает "Максима Перепелицу". Может, посоветует что-нибудь старик.

Сделал я на книге робкую дарственную надпись и в обед вручил Евгению Львовичу... А уже после ужина Шварц высказал нам с Граником свои сомнения:

- Повесть в рассказах - это хорошо. Просматриваются готовые кинематографические эпизоды. Но ведь в книге повествование ведется от лица Максима. А для фильма надо совсем другое произведение - оригинальное, не простая экранизация повести. Удастся ли на языке кино сохранить интонацию рассказов, лукавство и юмор героя? Ведь и другие персонажи не с простыми характерами... Так что трудная перед вами задача, друзья...

* * *

После разговора со Шварцем Граник несколько скис, а я обозлился:

- Зачем паниковать?! - спросил у Анатолия Михайловича. - Ведь другие сценарии рождаются вообще на пустом месте! А у нас под рукой полная сюжетов книга, дюжина героев с проявившимися характерами. Давай для начала составлю поэпизодный план.

- Попробуй, - согласился Граник.

На второй день я читал Анатолию Михайловичу проспект будущего фильма, дополняя пересказ эпизодов объяснениями их сути.

- За работу! - В Гранике проснулся азарт режиссера.

Он требовал от меня вначале пересказывать ему сцены более развернуто, и только потом записывать их на бумаге. Иные эпизоды я переписывал по четыре-пять раз. Время от времени мы ходили на недалекую дачу Козинцева, нашего художественного руководителя. Граник читал ему написанные мной страницы. Я попивал кофе и временами кидал взгляды на лицо Григория Михайловича; оно все время было неизменным - улыбчивым, выражавшим доброжелательность. Однако во мне гнездилась тревога. Каким-то чутьем я улавливал, что Козинцев всерьез не воспринимал читаемое Граником; и только, возможно, мое присутствие сдерживало его от критики и возражений.

Граник продолжал читать, а я иногда отключался от слушания и переносился мыслями в первые недели и месяцы Отечественной войны, в ее приграничные бои.