Исповедь священника перед Церковью

Что это такое, что я от торговли Им иду еще к большему греху, греху — убийству христиан! Да что же это такое? Я в одно и то же время — служитель Его святого алтаря, проповедник Евангельской правды и в то же время торгующий, спекулирующий своим христианским Богом и травящий одних христиан на других словом Божьим, глаголом Евангельской правды! О, Боже! Каким же я стал грешником, ужасным грешником! Я со времени войны стал убийцею, о, я стал убийцею! Христос дал им жизнь, всем этим солдатикам, окропил их Своею кровью лишь для того, чтобы этим раз навсегда запечатлеть на них Свою печать собственности. Я же, Его служитель, всех этих солдатиков, как собственность Христа, веду на заклание с крестом и Евангелием в руках, веду на убой, веду их своими военными, кровавыми проповедями на вечную погибель! Ах, да неужели я таким злодеем родился? Неужели я из чрева матери вышел таким страшным убийцею? О, лучше бы я не родился в мир, лучше бы чрево матери моей было для меня гробом, вечным гробом, чем жить на свете и быть убийцею людей, христиан! Не знаю, что же мне теперь и делать с собою? В своей такой сатанинской греховной жизни я дошел до самого крайнего отчаянного состояния духа. И я чувствую, как со страшной, смертельно невыносимой болью раздираюсь и раскалываюсь на два непримиримых между собою существа (как будто Бог и дьявол борются между собою в глубине моей души). Одно мое существо порывается и стремится ко Христу, а другое мое существо, наоборот, с еще большей силой влечется, тянется к земле, плотской жизни, к ее временным скоропроходящим интересам, и как оно страшно тянется! До сего дня я удивляюсь, как еще от душевных, внутренних противоречий и страданий я не лишился рассудка; ведь тогда все мое существо рвалось часть за частью, обливаясь кровью моих мучительнейших, душевных страданий! О, как мне было невыносимо тяжело! Но особенно мне было тяжело тогда, когда я входил в церковь и видел, как тысячная масса солдат каждый раз становилась на колени и дружно пела акафист Иисусу Сладчайшему или Божьей Матери. Поистине я от жалости к ним каждый раз плакал, мне до смерти становилось их жалко. В эти молитвенные моменты я от сострадания к воинам проклинал войну, проклинал всю земную власть и на правительство смотрел как на какую-нибудь стаю властолюбивых, кровожаднейших вампиров, упивающихся человеческою кровью и тучно от нее расцветающих! Больше всего я в эти минуты проклинал самого себя. Я говорил: да будет на веки вечные, да будет проклят тот час, когда я родился! Да будет, да будет проклят тот час, когда я рукополагался во священника! Пусть уже одно правительство отвечает и отвечало бы за этих несчастных цветущих здоровою юною жизнью воинов, насильственно влекомых им в объятия холодной смерти! Но вот горе, зачем я, священнослужитель алтаря Христова, являюсь сторонником войны, этого кровожаднейшего государственного правительства? Зачем я являюсь поборником народной христианской войны? Зачем я натравляю одних христиан на других? Зачем я именем Христа вдохновляю воинов на убийство? Зачем в одно и то же время я проповедую людям Христову любовь, Царство Небесное и в то же время этих же людей посылаю с их христианским Богом и божественною религией в царство смерти? О, Боже мой, до чего я дожил! До каких ужасных преступлений я дошел! Дальше этого греха уже идти мне больше некуда. Я стал убийцею, и каким ужасным убийцею! По количеству и качеству моих греховных преступлений, может ли сравниться сам сатана? О, нет! далеко нет, ибо он перед Богом бесконечно чище и праведнее меня, служителя алтаря Христова! Я же из христианского пастыря церкви в настоящее время превратился в одну чистую ложь, в одно чистое сатанинское лицемерие, дьявольское хвастовство, в одно отвратительное, мерзкое, развратное животное, в одну страшную, чистую измену Христу! Я превратился в одно чистое, злейшее отречение от Христа, в одну адскую постыднейшую и кощунственнейшую дерзкую торговлю Христом и, наконец, самый ужасный грех, самое величайшее пред Богом беззаконие, в священника-человекоубийцу, в христианского пророка-травителя одних христиан на других! О, Боже! да как же мать-сырая земля терпит меня, такого величайшего преступника перед Богом! Ведь через меня и мои проповеди миллионы людей должны погибнуть на войне, и погибнуть безвозвратно! О, да будет проклят, на веки проклят тот день, когда первый раз я облекся в священническое облачение, и когда произнес первую пастырскую церковную проповедь к воинам! И вот когда эти несчастные солдаты пели акафист: «Иисусе, Сыне Божий, помилуй мя!», или: «Радуйся, Невесто Неневестная!», я равнодушно не мог смотреть на них. В эти священные часы молитвы я думал: «Бедный мой солдатик! ты, может быть, уже последний раз стоишь здесь, у подножия алтаря Христова! быть может, уста твои последний раз поют этот сладкий припев акафиста, завтра ты, мой милый друг, окажешься на боевой позиции; завтра душа твоя, может быть, должна будет оставить свою земную хижину и отойти на Суд Божий. И кто знает, как тебя будет судить Бог!»