Исповедь священника перед Церковью

Господи Боже сил, Боже спасения нашего, Боже творяй чудеса, Един, призри в милостях и щедротах на смиренныя рабы Твоя, а человеколюбно услыши и помилуй нас: се бо врази наши, собравшася на ны, во еже погубити нас и разорити святыни наша. Ты же, вся ведый, веси, яко неправедно восташа на ны. Тем же грешнии и недостойнии в покаянии, со слезами молимся Ти: помози нам, Боже, Спасителю наш, славы ради имене Твоего; да не когда рекут врази наши: Бог оставил есть их и несть избавляяй и спасаяй их: но да увидят вси языки, яко Ты еси Бог наш, и мы людие Твои, под державою Твоею всегда хранимы. Возстани в помощь нашу и разруши лукавые советы мыслящих нам злая: суди обидящие и борющие ны, доблестному же воинству и воинству народов в союзе с нами сущих подаждь во мнозем дерзновении и мужестве о имени Твоем победити: во бранех ураненым воинам нашим подаждь, Господи, ослабу, исцеление и скоро воздвигни от одра болезни: а имже судил еси положити на брани души своя за веру и отечество, тем прости согрешения их, и в день праведнаго воздаяния Твоего воздаждь венцы нетленения. Посли, Господи, одоление на супостаты, возставшие на ны, и силою Твоею огради и защити сущия в пленении предстоятели и чада святых Божиих Церквей. Ты бо еси наступление и победа, и спасение уповающим на Тя, и Тебе славу возсылаем, Отцу и Сыну и Святому Духу, ныне и присно и во веки веков. Аминь».

Несколько раз читая и перечитывая эти ектении и молитву, я, как никогда, пришел в великий ужас. «Боже мой, — говорил я, — да как же до сего времени я читал в Церкви эти кощунственнейшие военные ектении и молитву? Ведь они все насыщены жаждою человеческой крови! В них, что ни слово, то кровь, кровь и кровь… Кто их составил? Кто их автор? Синод? Церковь? О великий Боже! Где же у нас Христос? Во что мы Его превратили? Где в нас живая вера в Бога? Чем стало наше церковное богослужение? Неужели Церковь со своими святейшими папами, патриархами, синодами дошла до такого ужасного состояния, что со злорадной насмешкой на устах, в качестве пленного раба и жалкого батрака, в угоду сильным мира сего, жертвует и продает, продает и жертвует Самого живого христианского Бога? Что же это такое совершается с христианством? Ведь это ужасно, о, как ужасно! Церковь, или, лучше сказать, мы сами, представители Церкви убийство взяли под свою опеку и вдохновляем, и освящаем, и возводим его, этот ужаснейший мировой грех в добродетель, в религиозный подвиг, равняющийся по своему церковному достоинству чуть ли не с подвигом мученичества за Христа. О, почему бы нам, служителям алтаря Христова, как представителям христианской церкви, не взять под свою опеку и проституцию, и не освящать, и не вдохновлять, и не молиться за процветание публичных домов терпимости в христианском мире? Если мы — духовенство, убийц именуем „христолюбивым воинством“, то почему же бы нам в тех самых ектениях, на великом выходе[12] божественной литургии не поминать и проституцию? Ведь проституция сама по себе есть та же человеческая тирания, в своем роде есть то же убийство; да какое еще ужасное убийство! Затем кроме сего просто можно молиться и за процветание всякого рода также и грабежей и насилия. Это все было бы законно и логично: одно другое дополняло и одно с другим сливалось бы, образуя из себя нечто цельное, закругленное и законченное, как мировое зло! Боже, что творится в христианстве!..

Слезы брызнули из глаз. Я плакал. Ноги как-то у меня дрожали. Шел я медленно. Вернулся домой поздно. Эту ночь я не спал. Мне представлялась такая картина: вот все эти солдатики, которые слушали и слушают все мои военные проповеди, со своими родителями, с женами, сиротками-детками, предстанут на суд Божий и будут говорить: Господи! Вот этот самый Твой священнослужитель и был виновником нашей преждевременной военной смерти и нашего убийства подобных нам христиан-солдат. Он, Господи, от Твоего лица посылал нас убивать людей и полагать наши собственные головы за родину».