Испытание

– Во всяком случае сильный, – возражает Стейша, сидящая на земле со скрещенными ногами и не сводящая глаз с еды перед собой. – Четвертой стадии Войны не случилось бы, если бы президент Соединенных Штатов первым нанес удар по Азиатскому альянсу. А он вместо этого попытался сколотить всемирную коалицию, хотя его собственные советники убеждали, что это бесполезно. Он был пацифистом, когда его стране требовалась агрессивность.

Томас качает головой:

– Даже ударив первым, он не предотвратил бы ответный удар Азиатского альянса. Ведь он знал, какие разрушения причинили первые три стадии. Поэтому и попытался не допустить эскалации, зная, что она приведет к гибели всего мира.

– И что толку? – только смеется Стейша. – Не на это ли намекал Испытательный комитет, выбросив нас в одном из разрушенных городов? Они ищут кандидатов с инстинктом убийцы!

– Не верю! – говорю я. – Мой отец прошел Испытание, а он пацифист. Он верит в созидание, а не в истребление.

Стейша пожимает плечами:

– Может, он соврал на итоговом разборе своих действий, сказав Комитету, что укокошил парочку кандидатов, пока возвращался в цивилизованный мир? Как они могли узнать, что это ложь? Не похоже, что они за нами наблюдают.

А вдруг все-таки наблюдают? Я вспоминаю камеру в глиссере, камеры в хижине, где у нас был первый ленч, камеры в спальнях в само́м Испытательном центре. Напрямую от Чикаго до Тозу-Сити семьсот миль пути. По прикидке Томаса, полоса земли между двумя заборами имеет ширину в 20–30 миль. Наставить столько камер, чтобы наблюдать за каждым квадратным дюймом этой полосы, Испытатели, конечно, не могли. А что, если это необязательно? Что, если есть другой способ слежки за нами?

Мы перестаем обсуждать Испытание и начинаем вспоминать дом. Томас, Вик и Трейслин делятся сведениями о наших колониях. В Талсе больше семидесяти тысяч жителей, их колония – это южная половина бывшего города Талса в штате Оклахома и его окрестности. В Талсе по прежнему действует нефтеперерабатывающий завод, там работает отец Вика. Родители Трейслин трудятся на электростанции – это самое крупное действующее предприятие во всем нашем Содружестве. Стейша как будто не стремится делиться сведениями о своей семье. Она просто лежит на спине и смотрит на звезды, которые уже можно различить сквозь дымку. Парни сравнивают свое оружие, а она о чем-то размышляет – интересно, о чем? У обеих девушек ножи, у Вика револьвер, как у меня. Я рада, что они не стали утаивать свои средства самозащиты, однако опасаюсь, усну ли, зная, что спутники, которым я не совсем доверяю, вооружены.

Мы не тушим костер и назначаем две пары караула, чтобы сторожить сон остальных: Вик и Томас, я и Трейслин. Стейша не удивлена, что ее не назначили в караул: она молча поджимает колени к животу и засыпает. Я отдаю Томасу свой револьвер, потому что его смена заступает первой, и закрываю глаза в сомнении, заслуживает ли эта троица даже того ограниченного доверия, которое мы ей оказали. Если нет, то я вряд ли доживу до утра.

Но утро уже брезжит, а я еще жива.

Трейслин и меня будят после нескольких часов блаженного забытья, и мы вместе любуемся рождением нового дня. Она охотно рассказывает, что, в случае поступления в Университет, хочет стать учителем. Она влюблена в парня у себя в колонии и собиралась за него замуж. Его не выбрали для Испытания, а это значит, что они вряд ли увидятся вновь.

– Вам обоим повезло: выбрали и тебя, и твоего парня, – говорит она в приливе откровенности.

– Томас не мой парень, – отнекиваюсь я, чувствуя, что краснею.

– Меня не обманешь. – Она широко улыбается. – Вижу, он в тебя влюблен.

– Он меня просто охраняет. Мы ведь земляки. – Возражая ей, я ловлю себя на радостном возбуждении. В глубине души я надеюсь, что она права, потому что с каждым днем все больше убеждаюсь, что сама в него влюбляюсь.

Она меняет тему, и мы беседуем о своих родных, о сданных экзаменах, о расстоянии, которое должны преодолеть, чтобы сдать нынешний. Она кажется по-настоящему милой и даже слишком доверчивой – эх, кто бы говорил о доверчивости… Я рассказываю о ловушке – чистом пруде и зеленой лужайке, под которыми нас ждала взрывчатка. Не знаю, верит ли она мне, но я исполнила свой долг – предостерегла от поджидающих нас повсюду опасностей.

Встает солнце, наши спутники пробуждаются. Пока мы завтракаем, Стейша сидит в сторонке. Потом мы с Томасом, почти не глядя на троицу из Талсы, прощаемся с ней и уходим так быстро, чтобы они не пошли за нами. Мы находим спрятанные в густых зарослях велосипеды, вытаскиваем их на дорогу и принимаемся накручивать педали. Позади остается миля за милей, а у меня не выходят из головы ребята, которых мы оставили у костра: пересекут ли они финишную линию? Спокойная решительность Стейши позволяет мне не переживать за нее – скорее, я переживаю за ее спутников: ее свирепые гримасы и та логика, которую она приписывает Испытательному комитету, заставляют опасаться за их жизнь.