Испытание „Словом…“

Изучение их текстов убеждало, что само «Слово…» испытало на себе влияние недошедшей до нас целиком прозаической «Повести о походе Игоря», о существовании которой можно догадаться по сохранившемуся в поэме зачину «почнем же повесть сию…». В сокращённом виде она вошла в состав Ипатьевской летописи, испытав в свою очередь влияние «Слова…», как я не раз об этом писал. Вместе с тем, текст этот повлиял и на рассказ Лаврентьевской летописи: в него почти дословно был перенесён эпизод с осадой Кончаком Переяславля и с обстоятельствами ранения Владимира Глебовича переяславльского. Резко враждебный Игорю и его «братии» рассказ Лаврентьевской летописи, в первой своей части сохранившей характер литературного памфлета, высмеивающего северских князей, заключает в себе ряд уникальных известий — о предложении половцев обменять пленных русских князей на «свою братию», о выступлении Святослава Всеволодовича с войском к Каневу и замечание, что Игорь бежал «по малех днех» после возвращения Кончака из набега на Переяславль.

Ипатьевский вариант повести о походе Игоря много художественнее и богаче подробностями, достоверность которых не всегда поддаётся проверке. Кроме описания набега половцев на Переяславль и гибели Римова, он сообщает о поручительстве по Игоре его «свата» Кончака, оказавшегося на месте боя, о последующем споре половецких ханов, куда идти в набег — на земли Игоря, на чём настаивал Гзак, или на Переяславль, как предлагал ему Кончак. Обстоятельство немаловажное, свидетельствующее о расположении Кончака к Игорю и попытке — почему бы это? — обезопасить не только его самого, но и его земли от разорения.

Наоборот, Гзака интересовали не южнорусские земли, «где суть избита братья наша и великий князь наш Боняк», как аргументировал свою настойчивость Кончак, а «готовый полон» на беззащитных землях пленённого новгород-северского князя.

Факт этот чрезвычайно любопытен. Рейд Гзака в Посемье, а Кончака — в Посулье и к Переяславлю южному, были кратковременными набегами, молниеносными ударами (под Переяславлем половцы пробыли менее суток и ушли раньше, чем весть об их набеге могла достичь Киева, Римов был взят «на щит» за один приступ), а не серьёзной военной операцией. Поэтому утверждения некоторых историков, что весной 1185 года половцы готовили поход «всей Степи» на Русь являются абсолютно беспочвенными. Разногласия (по летописи) между Гзаком и Кончаком — лучшее тому подтверждение.

Не считали эти атаки серьёзной опасностью и русские князья, в том числе Святослав Всеволодович и Рюрик Ростиславич, разошедшиеся восвояси: Кончака в Посулье они не застали и почему-то были уверены, что новых нападений не будет. Не задержался в Посемье и Гзак, «сотворив пакость» Игорю, а в особенности — Владимиру Игоревичу, которому отец только что дал «в держание» Путивль. Никаких других военных операций в тот год больше не было. Не видно их и в следующем году. Лишь два года спустя русские князья собрались было выступить в Поле, но половцев в степи не оказалось, они ушли на Дунай…

Выяснив эти обстоятельства, я мог вернуться к событиям 1185 года, чтобы взглянуть на них сквозь призму воззвания к князьям. И тут сразу поразило одно обстоятельство: взывая о помощи Игорю в мае-июне 1185 года, автор ни словом не обмолвился о Гзаке и о разорении «Игоревой жизни» в Посемье! Создавалось впечатление, что он не знал об осаде Путивля, о том, что «ворота Полю» следует закрывать именно там, на северо-востоке от Киева… Вся информация о событиях после пленения Игоря, заключённая в «Слове…», ограничивается окрестностями Переяславля: Сула, Римов, раны Владимира Глебовича, а главное — призыв «за раны Игоревы» стрелять Кончака, человека, который освободил Игоря от тягот плена и поместил у себя на правах почётного гостя, «свата», как специально подчёркивает летописная повесть!

Так воспринимать и оценивать события мог только человек, находившийся в Переяславле и лишённый информации о том, что происходило за пределами Переяславльского княжества. И написать так обо всём этом можно было только до подхода к Переяславлю объединённых войск Святослава и Рюрика, которые эвакуировали раненого князя в Киев.

Почему же никому из исследователей, разбиравших язык поэмы, взвешивавших на пристрастных весах суждений проценты симпатий и антипатий автора «Слова…» к тому или иному князю, не приходило в голову, что он мог находится в самой гуще событий, но — в стороне от похода Игоря? Потому что смущала не всегда объяснимая география южной Руси, как она отразилась в «Слове…»? Представлялось невероятным, что автор может быть во враждебном Игорю лагере «мономашичей»?

Но вот они, факты.