Испытание „Словом…“

Хотя летопись очень скупо сообщает о происходившем у стен Переяславля, можно утверждать, что выезд Владимира Глебовича «в мале дружине» за стены города был не бравадой, а единственно возможным ответом на личный вызов Кончака, принародно брошенный князю. Ведь половцы вовсе не осаждали город и не вынуждали его к сдаче. Можно полагать, что и острог вокруг города они зажгли только тогда, когда князь отказался принять вызов, справедливо рассчитав, что теперь его к этому вынудят горожане. Когда же в результате схватки князь был ранен и унесён в город, половцы, вместо того, чтобы с удвоенной энергией продолжать осаду, сразу же ушли из-под стен Переяславля, по дороге «творя пакость» в Посулье… Всё это полностью отвечает требованиям средневековых рыцарских поединков, многократно зафиксированных в хрониках и романах той эпохи.

В силу сказанного, мне представляется, что, обезопасив пребывание Игоря среди половцев, Кончак один выполнил то, что они — по-видимому — собирались сделать вместе: нанести удар их общему врагу, переяславльскому князю. Отсюда и попытки Кончака отговорить Гзака от похода в Посемье. Но это не удалось, и Кончак отправился к Переяславлю один, чтобы мстить Владимиру Глебовичу за Игоря. Тайны из этого никто не делал, наоборот, объяснение нападения местью в те времена было несомненным признаком рыцарства у всех народов раннего средневековья, начиная от викингов, франков и славян, и кончая арабами и монголами. Выполнение же такой процедуры за своего друга, который почему-либо оказывался не в состоянии мстить врагу, как это случилось с Игорем, поднимало мстителя в глазах окружающих на высочайшую степень рыцарской доблести и куртуазности.

Я уже не сомневался, что Кончак и его половцы, дружественные «ольговичам», в стычке с ним не участвовали. Они подоспели слишком поздно, чтобы её предотвратить. Кончак смог только избавить Игоря от тягот плена и, как истинный друг и рыцарь, тотчас отправился вместо него бросить вызов Владимиру Глебовичу, — в полном соответствии с поведением героев рыцарских романов и баллад того времени. А затем, вернувшись и рассказав Игорю об удавшейся мести, дождался возвращения Гзака и устроил Игорю побег, дав надёжного провожатого и подсмену коней.

Теперь было нетрудно догадаться о причине ужаса автора «Слова…». В пожаре переяславльского острога, зажжённого половцами во славу Игоря, он увидел пламя новой всеобщей усобицы между потомками Ярослава Мудрого, только куда более страшной, чем сто лет назад, когда степные союзники и родственники были впервые приведены Святославичами на Русскую землю, чтобы вернуть себе Чернигов. Не это ли и было главной причиной, заставившей его вспомнить о Бояне?

Боян не просто воспевал доблесть сыновей Святослава. Он осудил княжеские усобицы за то, что они наводят на Русскую землю «поганых», отчего «погибает жизнь Даждь-божа внука». В XI веке союзные половцы были только у сыновей Святослава. За сто лет ситуация коренным образом изменилась. Обе ветви генеалогического древа потомков Ярослава Мудрого дали буйные густые побеги. Теперь у большинства князей были «свои поганые», пространство Русской земли расширилось, появилась самостоятельная северо-восточная Русь, и всё это готово было вспыхнуть, как сухая солома, при одной только неосторожно обронённой искре.

Весною 1185 года приходилось говорить не об искре. Огонь усобицы уже полыхал, причём опять между «ольговичами» и представителями «владимирова племени». Ещё немного — и всплывут старые счёты, утихшие было к началу 80-х годов XII века, снова припомнятся былые обиды, и орды половцев по призыву своих русских родственников кинутся палить сёла и штурмовать русские города. Исключительность набега Кончака на Переяславль состояла в том, что раньше половцы появлялись на Руси только в составе войск какого-либо князя, теперь же Кончак пришёл самостоятельно сводить счёты со своим врагом. Случившееся означало, что «ворота на Русь» для половцев гостеприимно распахнуты — приходите и мстите за сватов своих… Как тут было не вспомнить начало «полков Олеговых»?

Вот почему так актуален стал Боян. Необходимо было извлечь из забвения его бессмертные строки о раздорах, заставить их зазвучать по-новому, «по былям сего времени», но следуя его «замышлению» — идее мира между русскими князьями, к чему он неустанно призывал.