Испытание „Словом…“

Предугадав страшную опасность для всей Русской земли, автор «Слова…» принял эстафету, переданную ему через столетие Бояном. Не для отпора Степи призывал он к сплочению русских князей, как мы привыкли считать, — после возвращения Игоря никакого похода на половцев никто и не думал собирать. Наоборот, в течение последующих двух лет мы находим ничем не нарушаемую картину мира как на пограничных рубежах, так и в самой Русской земле. Не приходят на Русь и половцы. Всё это убеждает, что призыв «закрыть Полю ворота» означал не укрепление границ, как то читается вот уже около двухсот лет, а нечто совершенно иное, точно отвечающее прямому смыслу фразы: не приглашать для решения внутренних, более того — внутрисемейных! — дел чужаков…

Как всё в «Слове о полку Игореве», это высказано лаконично и точно. Не «заложить» или «запереть» ворота, не «укрепить» или «обновить» их, а именно «закрыть», поскольку уже само это выражение предполагает, что перед этим их кто-то открыл, сделав жест, означающий у всех народов приглашение в дом, знак, равноценный выражению «милости просим!».

Не незванными, а желанными гостями приходили половецкие полки на подмогу своим русским родственникам и свойственникам. Разгоревшийся конфликт между Владимиром Глебовичем и Игорем должен был поднять на «мономашичей» всех многочисленных «ольговичей», союзных им половцев во главе с Кончаком, подвигнуть на выступление Ярослава Владимировича галицкого с его военной мощью, поднять Святослава Всеволодовича, «старейшего в ольговичах», давно тяготившегося своей зависимостью от «свата» Рюрика Ростиславича… Именно к этим князьям и был обращён первоначальный призыв «Слова…» Я уверен, что и весеннюю поездку в 1185 году в Корачев, о чём рассказывает летопись, Святослав предпринял, чтобы успокоить волновавшуюся «братию». Поэтому он и был так раздосадован, узнав об уходе Игоря в Степь. Это означало дальнейшее развитие конфликта с переяславльским князем, а вместе с тем — и со всеми русскими князьями, поскольку на его стороне выступили бы Всеволод Юрьевич суздальский, Рюрик и Давыд Ростиславичи и прочие «мономашичи»…

Так что же произошло? Что повлияло на Игоря? Что утишило пожар разгоравшейся войны? Только ли благоразумие князей, к которым обратился автор «Слова…», напомнив им об ответственности за судьбы Русской земли? Неужели поэтическое произведение могло сыграть столь важную роль?

В те времена — могло. И главным образом потому, что Игорь был представлен им в героическом свете. Тогда этого было достаточно, чтобы остановить выступившую в поход армию, даровать человеку жизнь и сделать друзьями непримиримых ранее врагов. Цена художественного слова в средние века была куда выше, чем сейчас, потому что для человека той эпохи не было ничего дороже славы, запечатлённой в веках. Но существовали и другие обстоятельства, повлиявшие на Игоря, который, как я мог заметить, отличался и миролюбием, и рассудительностью.

Набегом Кончака на Переяславль и ранением Владимира Глебовича Игорь был отомщён. Теперь можно было думать не о мести тяжело раненому князю, а о восстановлении разрушенного Посемья и урегулированию отношений с «мономашичами», в первую очередь с Рюриком Ростиславичем. Для этого Игорь и отправился в Киев. Приезд фрондирующего князя, разъяснившего отсутствие «половецкой опасности», по вполне понятным причинам был в высшей степени приятен Святославу и Рюрику, тогда как радость «стран и градов» была вызвана поездкой Игоря к «Богородице Пирогощей», семейной церкви князей «мстиславова племени». В глазах современников это означало не просто примирение Игоря с Владимиром Глебовичем, а торжественный акт окончания родовой вражды между «ольговичами» и «мономашичами».

Вряд ли я ошибусь, предположив, что именно в эти дни, возможно при содействии автора «Слова…», сторонника владимиро-суздальского князя и блюстителя его интересов на юге Руси, возник план торжественного закрепления мира и дружбы между всеми линиями «ярославлих внуков». Своё завершение этот план получил летом 1187 года, когда Всеволод Юрьевич с необыкновенной пышностью выдал свою дочь за сына Рюрика Ростиславича, а тот, в свою очередь, выдал свою дочь за Святослава, второго сына Игоря. Торжественные бракосочетания были совершены в одну неделю, и тогда же, задним числом, произошло венчание Владимира Игоревича и Кончаковны, подгадавших к этому многозначительному событию своё возвращение на Русь с первенцем.

Три знаменательных брака связали воедино три главные ветви русской княжеской фамилии, а вместе с ними — и половецкую Степь.