Испытания

— А мне купишь олимпийские джинсы! — радостно вспомнил Миша.

…Как у всех творческих людей, у Люции Крылатовой в глубине сознания постоянно присутствовала мысль о хрупкости, непрочности индивидуальной человеческой жизни, о краткости времени, отпущенного человеку для созидания, о неизбежности конца и о том, что в любую минуту может случиться неизбежное.

Но получалось, что праздник, яркое торжество творческих сил, естественно переходил в будничные практические дела, где — хотела она того, или нет — на нее, Люцию Крылатову, привычно ложились повседневные обязанности.

«Что же, — подумала она, — брать на себя тяжесть будней, со всеми их лишениями и напряжением сил, отказываться от личных удовольствий, готовя новые народные праздники, — тоже характерная черта моего поколения!»

Она все еще стояла возле открытого шкафа, глядя на Аришину куртку. Подумала: «Надо бы перенести шнуры с помпонами с пояса на концы воротника; и, конечно, нужны не декоративные накладные, а настоящие карманы с вышивкой на них?»

Потом Люция Александровна пристроилась рядом с Мишей и набросала на листке бумаги эскиз нового фасона куртки. Вынула из сумки конверт с уже написанным адресом, вложила в него свой эскиз. Спросила:

— Ребята, где марки у нас? Письмо надо отослать!

21. Цветы

Он шел нарочито медлительно, безрадостно повторяя многолетний ежедневный маршрут, хотя обычно с удовольствием возвращался домой. В квартиру, которая когда-то стала, его первым пристанищем после лазарета, в темной военной Москве.

Теперь дом подлежал сносу, жильцам, как положено, предоставят новые квартиры. Но пока приземистое здание с полуколоннами, напоминающее декорацию дворянской городской усадьбы, безмятежно стояло в глубине замшелого двора.

Алексей Иванович обычно приносил два ситника, два пакета молока — для себя и для Люции. И один сырок для нее, если, конечно, к вечеру в молочной оставались сырки. Причем все куплено на его деньги. Может он позволить себе некоторые расходы, он, солидный непьющий человек!

Но сегодня никакой приятности не доставила ему традиционная покупка. Прямо-таки руки оттягивала и даже на ноги давила маловесомая, малогабаритная ноша.

С великим трудом тащил два пакета молока, два ситника, один сырок. И лишь возле дома догадался Алексей Иванович Горелов, что тяжесть вовсе не в руках, не в ногах — на душе тяжесть! Потому что все-таки погибнет сад. Помрут сегодня цветы.

Он с усилием поднял голову, чтобы взглянуть на среднее окно третьего этажа. И в последний раз полюбовался роскошным садом, выращенным в длинном ящике за окном. Даже снизу было видно, какие высоченные вымахали табаки. Их окаймляли цветы, похожие на махровые свечи: прямые строгие стебли усыпаны багряными огнями.

Сад был еще великолепней, если глядеть из комнаты — гуще казался, пышнее. Невообразимый аромат источали табаки вечером, особенно после дождя. Радость сотворяли они в комнате, отстраняя запах бензина, лезущего во двор и в окна дома с улицы!

У Люции Крылатовой машины не было, ну и что с того! Сад был. Роскошный сад, выращенный ими обоими.

И вот уже почти две недели — после возвращения Люции Александровны из Подмосковья, где она была с внуками во время Олимпиады, — Алексей Иванович боролся за жизнь сада — единственной их совместной собственности.

Боролся, используя хитроумные тактические приемы; ну что же, в самом деле умение вести тактическую борьбу помогало ему когда-то одержать некоторые серьезные спортивные победы!

Да, примерно две недели назад она, всегда планирующая загодя свои командировки и вообще всякие отъезды-приезды, сказала, что срежет цветы, так как собирается в дальнюю дорогу.

От неожиданности чуть не буркнул грубо: «Выкамариваешься!»

Но сдержался:

— Уезжаешь, а цветы при чем тут? Зачем сад губить?

— Я их срежу и на столе в стеклянной банке с водой оставлю, чтобы готов был букет, когда тебе же понадобится…

Из необычно для нее бестолкового, будто сквозь стиснутые зубы, объяснения Алексей Иванович уразумел только, что, действительно, пришла ей, художнице, на ум фантазия зачем-то срезать цветы.

Промолчал он тогда. Сделал вид, будто безропотно принял информацию к сведению. Но вечером, закончив поливку их сада, заметил вроде бы невзначай:

— Ведь как стараются! Живительную атмосферу создают!

А в другой раз, снова как бы невзначай, обратил ее внимание на тугие бутоны:

— Холодный конец августа, а они все же рассчитывают проклюнуться и еще месяца два покрасоваться!

Каждый вечер он старался сказать ей человеческие слова про их роскошный сад. Красноречием никогда не отличался и потому складывал важную вечернюю фразу в обеденный перерыв, или когда выдавалась в цехе свободная минута для мысли.

Однажды самое, пожалуй, для нее главное на работе вспомнил и высказал вечером после поливки цветов. Конечно, опять же будто невзначай:

— А вот Миша и Ариша сад наш рисовали, хорошо, если сохранятся рисунки-то.

Она туманно взглянула в ответ — будто уже с трудного пути, в который собиралась. И сказала опять же без обычной для нее толковости: