Истина стоит жизни

Мтеза поспешно направился по прямой, через сады и огороды, к тому месту, где упала птица. Бакунгу толпой следовали за ним, топча возделанные гряды, ломая кусты, а если по пути попадалась изгородь, они выскакивали вперед и, дружно навалившись, сокрушали препятствие: когда кабака спешит, для него не существует никаких преград. У трупа огромной птицы выражения восторга повторились. Спику пришлось убить еще несколько птиц; досадно было тратить заряды на бесполезную, несъедобную птицу, стрельба по которой не представляла ни малейшего спортивного интереса, но это был путь к завоеванию расположения кабаки, а значит к успеху дальнейшего путешествия… И Спик стрелял, стрелял, стрелял, а Мтеза все с тем же энтузиазмом бросался к каждой убитой птице, круша на своем пути сады и заборы…

Прошло еще несколько дней. Как-то Мтеза попросил у Спика в подарок европейское платье — штаны и рубашку, «такие же, как у бваны». Делать нечего, пришлось расстаться с последней запасной парой. А на другой день Спика пригласили посмотреть, как будет стрелять коров сам повелитель Буганды. Одетый «по-европейски» — брюки были ему коротки, а рубашку, надетую навыпуск, он забыл застегнуть, Мтеза крадучись подбирался к корове, упирая карабин прикладом в бедро. Подойдя к животному вплотную и приставив дуло карабина к самому коровьему боку, новоявленный охотник нажимал курок и с изумлением наблюдал, как животное падало к его ногам…

Время шло, а все попытки Спика договориться о посылке людей за Грантом и о походе на север неизменно заканчивались неудачей: Мтеза со всем соглашался и ни в чем не отказывал, но как только речь заходила о практических мерах, прекращал разговор без лишних объяснений. Правителю Буганды несомненно нравилось пребывание у него в гостях белокожего принца, от которого можно было перенять столько новинок. Мтеза старательно учился стрелять, прикладывая ружье к плечу и прицеливаясь. Великим торжеством была отмечена первая птица, убитая кабакой высоко на дереве. Мтеза посылал своих мальчиков-гонцов учиться у людей Спика портняжному искусству, выспрашивал медицинские советы. Правда, дальше этого любознательность Мтезы не простиралась, и лекции Спика на естественные и географические темы он никогда не дослушивал до конца. Тем не менее отношения между самодержцем Буганды и принцем Бузунгу становились все менее официальными. Спик к этому времени уже неплохо владел языком кисуахили, а язык луганда, на котором говорили в Буганде, был во многом сходен, и вскоре Мтеза мог объясняться со своим гостем без переводчиков. Бвана становился своим человеком при дворе. Не заставило себя долго ждать и предсказанное Нгамбези предложение поместья в Буганде, от которого Спик со всевозможной вежливостью отказался…

Авторитет бваны поднялся так высоко, что он уже решался в некоторых случаях вступаться за подданных Мтезы, осужденных им без всякой вины. Одна из царских жен по имени Лубуга во время прогулки сорвала с дерева сочный плод и предложила его Мтезе. Деспот вознегодовал: подобной бесцеремонности еще не случалось при дворе Буганды, где только кабака мог проявлять свою волю, а дело подданных — угождать ему. Несчастная была бы казнена, если бы не вмешательство Спика, который сумел убедить Мтезу, чтобы он в этом случае, в честь своего гостя, судил по обычаям страны Бузунгу, где поступок женщины был бы расценен как доказательство любви к своему повелителю… Сын главнокомандующего, осужденный за какое-то упущение в этикете, был помилован по ходатайству Спика. Приближенные Мтезы, раньше смотревшие на музунгу с недоброжелательством и опаской, видя в нем своего конкурента в борьбе за монаршие милости, теперь прониклись к нему почтением, и только Маула, наблюдавший за соблюдением этикета, относился с возрастающей неприязнью к человеку, вносившему дух вольности и неуважения к форме…

Спику не надо было теперь ждать приглашения во дворец, ему достаточно было подойти к главным воротам и выстрелить троекратно из ружья, чтобы Мтеза немедленно принял его. Он получил большую свободу передвижения, мог бывать в гостях у местных жителей и принимать гостей у себя, часто навещал мать кабаки, пользовавшуюся большим влиянием. Все это давало материал для наблюдений и доставляло какое-то развлечение. Однако события развивались слишком медленно, и Спику порой казалось, что не будет конца этому почетному плену…

Прошел январь, февраль, наступил март. На родине зацветала весна… Капитан Спик тосковал. В часы одиночества ему теперь особенно часто вспоминался неказистый дом на Ричмонд-стрит, цветущий садик, видный из окна, глубокий и чистый голос женщины со спокойными манерами и кудрявая головка мальчугана с любопытным искристым взглядом… В эти часы одиночества, тоски и раздумий взгляд Спика все чаще стал останавливаться на Лугое…

* * *