Истина существует. Жизнь Андрея Зализняка в рассказах ее участников

В годы студенческие и аспирантские, когда Андрей Анатольевич был моим научным руководителем, я задавал огромное количество вопросов — не только Андрею Анатольевичу, я вообще любил вопросы — и он на некоторые отвечал. Но точно не на все, потому что я помню, что рассчитывал на советы и рекомендации, а Андрей Анатольевич категорически не любил прямых советов, избегал их. Но иногда давал — по очень конкретным поводам. Он вообще, как мне кажется, не любил брать на себя ответственность за других людей, за их судьбы. Это ощущалось.

Что касается советов, которые он мне дал, то я их запомнил на всю жизнь. Один касался изучения иностранных языков. Я был таким максималистом во всем и смотрел все незнакомые слова — я учил тогда английский язык, читал книжку и смотрел все незнакомые слова — и расстраивался, что я их не могу запомнить. И как-то пожаловался на это. На что Андрей Анатольевич посоветовал мне, во-первых, читать литературу полегче — какие-нибудь детективы (и это правильно, как я понял потом), а во-вторых, смотреть не все слова, а только те, которые попадаются второй или третий раз и которые начинают раздражать. И действительно, когда слово тебя раздражает, ты его запоминаешь, еще не зная значения, а потом уже запоминаешь и вместе со значением. Это был чрезвычайно важный совет, который меня сильно продвинул в изучении английского языка.

А второй совет был, по-моему, к концу аспирантуры. Я уже даже опубликовал какую-то статью — правда, не на тему диссертации — и пожаловался тоже, что совершенно не могу поставить никакую задачу. Вот если задача есть, я вроде бы ее могу выполнить, а сам никак не могу сформулировать задачу. На что Андрей Анатольевич как-то легко усмехнулся и сказал, что это совершенно нормально, что и у него то же самое было и это хорошо, если к 30 годам придет умение ставить свои задачи. А пока — ну, как получается, так и получается, не надо по этому поводу волноваться. Я перестал волноваться, и, действительно, лет через десять все наладилось. А может, даже чуть раньше, когда я научился вылавливать в своих статьях какое-то продолжение и развитие.

Анна Поливанова: Моя любимая ученица слабенькая — но все-таки честная зато хотя бы — стала ходить к Зализняку на санскрит. На санскрит не много ходило: человек десять. А тут вдруг со второго семестра стала ходить какая-то девочка. И Успенский к ней пристал: «Кто вы, что вы, а зачем вы ходите?» А девочка такая радужная совершенно, она говорит: «Радоваться!» И это и Зализняк, и Успенский оценили.

Когда эти советы так произносишь, они кажутся очень банальными, но в действительности они чрезвычайно полезны, во многом именно благодаря простоте и очевидности. Когда ты их получаешь, даже чувствуешь неудобство от того, что ты сам не догадался, насколько это правильно.

В общем, действительно, разговоры с Андреем Анатольевичем были всегда очень конкретными. И с его стороны очень доброжелательными. Хотя, как я сказал, он не всегда горел желанием отвечать на множество вопросов, которые я ему адресовал.

— Формально у него были дипломники и даже, может быть, один-два раза какие-нибудь соискатели, — рассказывает Анна Поливанова. — Некоторых учеников он любил, преимущественно девочек. Но я сейчас опять скажу неприличное. Это не из лингвистической жизни. К ученикам отношение как к милой студенточке, понимаете? Милая студенточка, но которая, конечно, сдаст на «пятерку». К тому же она такая миленькая. А из серьезных учеников — ну, можно считать, что Костя Богатырев. Я не знаю, чем он теперь занимается.

И есть другое понятие ученичества, по которому у него учеников больше, в том числе и некоторые, которые делают ему честь. Это люди, которые никогда к нему не приставали. Походили на уроки — и хватит, но которые считают, что они всему научились у Андрея Анатольевича и больше никогда ни у кого ничего. Ну, у меня само понятие, что такое ученик, может быть тоже совсем неправильное. Мне кажется, что ученик — это человек, который не стал бы делать что-нибудь, что учитель считает плохим.

— Учеников непосредственных у него, в общем-то, нет, — говорит Елена Шмелева. — Мы все его ученики, но не в таком смысле, что ученик — это продолжение. Но мы все ему, безусловно, подражали. Был авторитет такой главный. Понятно, что так не сможешь, но так правильно.

— Некоторые обороты речи я заимствовал у Зализняка, — вспоминает Алексей Шмелев. — Они могли казаться странными, а мне они казались совершенно правильными. После университета я пошел преподавать в Педагогический институт и там, например, вызывая к доске, мог сказать: «Ну, извольте пойти к доске». Так говорил Зализняк. Или слово «ровно» в значении «в точности». Такое влияние на речевую практику, несомненно, было.

— Учеников как таковых — что называется, школы, — у него никогда не было, — говорит Анна Зализняк. — Именно учеников как категории, как класса никогда не было. Были отдельные люди, с которыми были отдельные отношения, — с каждым из них.

«Он говорил, что портит своих аспирантов»