Истина в кино

Наш ужас — это ужас людей, вернувшихся на новом витке к архаическим социальным порядкам, — сексу, наркотикам и пляскам под тамтам, демонстративному потреблению, клановым войнам и примитивному язычеству и фетишизму. Мы боимся людей с глазами фанатиков.

Особенно мы боимся их тогда, когда они берут в руки оружие или хотя бы палку чтобы устроить социальный порядок по образцу того идеального, который они увидели начертанным на небе. Мы боимся так, что наши враги нас не уважают и поставляют нам жуликоватых лжефанатиков — зная, что даже от них мы разбежимся, теряя тапки.

Мы, когда пребываем в состоянии «человека-массы», боимся людей, которые действительно верят в запредельно высшую реальность и в абсолютную справедливость. И не то чтобы этот страх не оправдан: социально активные идеалисты и в самом деле имеют нечто общее с легендарным разбойником Прокрустом. Не ногу, так крайнюю плоть они вам отпилят.

Однако появление таких людей — практически безальтернативная цена за то, чтобы властители не находились постоянно в режиме кровавого упоения своей собственной чувственностью, за то, чтобы в этом мире не было рабов, у людей были права, а дочь крестьянина могла пойти в школу вместо борделя Мизинца.

III

В «Игре престолов» и, в ещё большей степени, в «Песни льда и пламени» происходит и в самом деле нечто странное.

Сперва это была казавшаяся стройной история, в духе популярных у моего поколения «Проклятых королей» Мориса Дрюона: феодальные кланы дерутся за власть, интриги, предательства, отравления, разврат с последующим разоблачением, натуралистичные казни и кровавые войны…

Старки в силу своего прямодушия, граничащего с идиотизмом, обречены в этой борьбе проигрывать, Ланнистеры, ввиду своего хитроумия и политического дара, должны были бы выигрывать, если бы у лорда Тайвина оказались достойные наследники. А так как Ланнистеры выродились, то должны победить законченные скользкие негодяи типа Болтонов и Мизинца, просто потому, что у них есть талант переподлить всех.

Образ Ланнистеров чрезвычайно полезен всем, кому приходится иметь дело с Западом в политике. Сразу понимаешь, что с тобой будут играть без правил и считать это единственно правильным. Что, в конечном счёте, любую неразрешимую проблему Ланнистеры решат, просто убив всех. Что над всеми врагами непременно должны прозвучать «Рейны из Кастамера». В конечном счёте «Ланнистеры всегда расплачиваются по долгам». Но это не значит, что они всегда готовы платить, это значит, что они всегда готовы отплатить всемеро.

Однако постепенно в саге Мартина произошёл перелом. Простой и ясный сюжет игры феодальных кланов на выбывание начинает запутываться, появляется всё больше непонятно как связанных с центральным сюжетом дополнительных линий, события начинают определять силы, которые, вопреки правилам классического детектива, в завязке никак не упомянуты. Наконец, резко повышается фантастичность сюжета, особенно заметная в сериальной версии, — всё больше становится роль живых мертвецов, драконов, мистических культов и тайных орденов. Религия и магия занимают место политической интриги.

В этой связи я не раз слышал мнение, что Мартин «исписался». Что первоначальный сюжет ему стал скучен, а к новому он так не пришёл, и логика романов начала распадаться. Что, убив на «Красной свадьбе» и после неё часть ключевых героев, автор так и не нашёл им замену и стал уходить в натянутые боковые линии. На самом деле это не так. Мартин — исторический реалист, для которого исторические хроники имеют безусловное преимущество перед Толкином и прочими классиками фэнтези.

Автор «Песни льда и пламени» задает правильные вопросы:

«Толкин, к примеру, придерживается средневековой философии, — замечает Мартин: — если король добр, то его земли будут процветать. Но загляните в учебник истории, и вы увидите, что всё не так просто. Толкин утверждает, что Арагорн, став королём, правил мудро и добродетельно. Но Толкин не задаёт важных вопросов. Какова, спрашиваю я, была при Арагорне система сбора податей? Как он организовал воинскую повинность? И что насчёт орков?»

Задавшись целью написать огромную эпопею, в которой в вымышленном мире чувствовалось бы дыхание настоящей истории, Мартин решил сделать нечто действительно величественное и исторически реалистичное. Его история — это не просто история борьбы кланов, как было бы в литературном мире. Это история крушения архаического социального порядка и становления нового.

IV

Как ни парадоксально, ключ к эпопее «Игры» и «Песни» мы можем найти в работах одного из крупнейших социологов второй половины XX века Шмуэля Эйзенштадта (1923–2010), исследовавшего динамику социальных изменений в традиционных обществах и обществах Нового времени.