Истина в кино

Начал, предсказуемо, «хулиган» Эдуард Лимонов — человек, от которого, слава Богу, трудно ждать политкорректности, и, к тому же, человек одного поколения с рязановскими героями — живший в их годы, в их мире, но совсем не их жизнью. Он назвал комедии Рязанова «деградантскими». И, пожалуй, имеет на это право, поскольку сам пронёс через свою жизнь творческий логос и великую мечту, обернувшуюся сотнями железных бойцов, которых он дал Русскому Миру.

Лимонов был другим путём для эпохи рязановских героев и, в конечном счёте, победил. Если приставить к моему виску пистолет и спросить: «Рязанов или Лимонов» — я, и не только я, выберу Лимонова.

Когда о том же говорят люди помоложе — возникает больше вопросов. «Показанный в его картинах умирающий „Советский мipъ“ — плаксивый, сентиментальный, мещанский, пугливый, сабмиссивный, есть полная противоположность Русскому Mipy, который мы пытаемся построить. Миру жестокому, миру реваншисткому, миру яростному…».

Всё это звучит очень грозно и красиво. Вот только сформулировано людьми, которые выросли в «рязановском» мире, и звучит поразительно сходно с интонацией Ипполита: «В нас пропал дух авантюризма, мы перестали лазить в окна к любимым женщинам, мы перестали делать большие хорошие глупости».

Но и в такого типа нападках я, признаться, не вижу вреда. В конечном счёте, фильмы Рязанова стали больше чем изолированным художественным явлением. Они оказались культурным и поведенческим образцом для нескольких поколений советских и постсоветских людей. Судя по тому, что происходило всё это время вокруг нас, поведенческий образец был не без изъянов, а потому желание сбросить его с корабля современности, как минимум, простительно.

Здесь мне на ум приходит спор героев «Мечтателей» Бертолуччи о том, кто лучший комик: Бастер Китон или Чарли Чаплин. Утончённому революционно-декадентствующему молодому французу кажется несомненным, что Чаплин — большой утончённый актёр: «Разница между Китоном и Чаплиным — это разница между прозой и поэзией, между аристократом и бродягой, между эксцентричностью и мистицизмом, между человеком-машиной и человеком-ангелом». Напротив, разумный и, в конечном счёте, морально здоровый американец полагает, что с Китоном никто сравниться не может: «Китон смешнее Чаплина. Китон смешнее, даже когда ничего не делает. Китон — настоящий режиссёр; всё, о чём думает Чаплин, — это его собственное выступление, его эго!».

Мы можем тоже вести похожий спор до бесконечности. Нашим национальным комедиографом № 1 этой эпохи был, конечно, Леонид Гайдай. И уж ему точно нельзя было адресовать упрёк в упадочности. Если на секунду забыть о комической несерьёзности ситуаций, то мы обнаружим в героях гайдаевских комедий, особенно в Шурике, настоящего человека длинной воли, практически сверхчеловека, белокурую бестию в очках.

Герои Гайдая самозабвенно изучали физику, перевоспитывали хулиганов, умели проучить уголовника, несли городскую европейскую мораль и законность в дикие ущелья Кавказа, давали вооружённый отпор контрабандистам и соблазнительным контрабандисткам, не задумываясь, прыгали с высоты из вертолёта, изобретали машину времени…

Был ли этот человек Гайдая в полной мере «советским»? Позволю себе в этом несколько усомниться. «Иван Васильевич меняет профессию» — это один из самых яростных антисоветских историософских памфлетов.

Советское должностное лицо Бунша оказывается «и.о. царя» — сатирическая аллюзия на большевиков с их самозванческим занятием места аутентичной русской власти. Для убийственной законченности параллели подвязанные зубы Бунши однозначно отсылают к повязке Ильича в «Ленине в Октябре». Чем занимается «И. О.» в этой должности? Прежде всего — раздает соседям земли (Кемску волость) и пирует-шикует за счёт народа. Если вспомнить нравы советской власти до 1939 года, то она именно этим и занималась: то Брестский мир, то Рижский, то пол-Армении туркам. А вот настоящий природный русский царь в нашем времени быстро осваивается и даже восстанавливает справедливость, заступаясь за Зину и прищучивая Якина. Он выглядит абсолютно адекватно и рационально.

Оппозиция природной русской власти и советского самозванчества (со вторым эшелоном в виде западника и вора Милославского) настолько читаема, параллелизм заострён, к тому же тянет на полноценное политическое пророчество, что за временем Бунш придёт время Милославских.

Эпоха кинематографического комсомольца «Шурика» — 1965–1973 — практически совпадает с политической карьерой реального «железного Шурика» из комсомола — Александра Шелепина, соперника Брежнева, пытавшегося культивировать образ сильного и героического человека, но успешно съеденного более буржуазными коллегами по Политбюро. Гайдаевский Шурик был, до определённой степени, фантомным отражением этого Шурика, точнее, взыскуемого им и его соратниками типа молодого советского человека.