Истинно русские люди. История русского национализма

Эмский указ 1876 г. – ив особенности отказ от его пересмотра в сколько-нибудь существенных частях в 1880–1882 гг. (были сняты только наиболее одиозные запреты) – привел к тому, что центр украинофильского, постепенно преобразующегося в украинское, движения перешел в Галицию, т. е. империя утратила возможность эффективного контроля над украинским национальным движением, одновременно радикализировав его. Итогом этого решения – внешне заморозившего «украинский вопрос» более чем на четверть века – стал уход движения из публичного пространства: лишенное возможности для сколько-нибудь значимых действий в пределах империи, оно одновременно выработало язык подчеркнутой лояльности, сосуществования с местной и центральной администрацией, и в то же время скрытых радикальных ожиданий – т. е. было выведено из пространства реальной политики, вынуждающей к компромиссам и переговорам. Поскольку основным ядром – как в плане финансовом, так и в плане кадровом – украинского национального движения оставалась Наднепрянская Украина, а возможности для деятельности в ее пределах оказывались крайне ограничены, то это естественным образом привело не только к радикализации, но и к перефокусировке движения на внешние силы – собственное бессилие и отсутствие надежд договориться с центральной администрацией формировало, естественным образом, надежду на некую внешнюю силу (так, например, в середине 1880-х были распространены слухи о Бисмарке и его планах создания «Киевского княжества» и т. п.).

(7) Ситуация после 1876 г. демонстрирует исчерпанность собственно «украинофильства»: в обстановке 1880–1882 г., на волне обсуждаемой в верхах возможности пересмотра Эмского указа и новой, связанной с либерализацией 1880 г., полемикой по украинскому вопросу в печати, Костомаров в последний раз выступает в защиту украинофильства. В серии статей, опубликованных в этот период, как декларативных, так и полемических, он, с одной стороны, повторяет аргументацию начала 1860-х гг., а с другой – добавляет к ней новые тезисы. Из числа последних обращает внимание стремление задействовать столь важный для имперской политики этого времени конфессиональный аспект: Костомаров обращает внимание на потребность «вторичной христианизации» в рамках меняющегося типа религиозности, перехода от прежней групповой к индивидуальной религиозной идентичности, интериоризации религиозных представлений – т. е. проблематике, не только активно обсуждающейся с 1860-х гг. в печати, но и выраженной назначением нового обер-прокурора Св. Синода, К. П. Победоносцева (1827–1907), – необходимость «возрождения» приходской жизни, активности священников, в том числе в деле проповеди. Все эти темы, особенно заметно обсуждаемые в печати в 1880 г., Костомаров увязывает с допущением украинского языка, поскольку проповедь должна, разумеется, вестись на том языке, который понятен прихожанам, церковь должна приблизиться к верующим, а в случае Украины это будет украинский крестьянин. Другим важным симптомом неблагополучия Костомаров называет распространение «штунды» – вновь объект деятельных забот центрального правительства (в 1886 г. в Киеве был даже созван съезд представителей духовенства южных и западных епархий для обсуждения вопросов борьбы со штундой, который первоначально рассматривали как зародыш возрождения соборной жизни церкви – и продолжением которого стали всероссийские миссионерские съезды). Здесь Костомаров предлагает, помимо ранее названных средств укрепления церковной жизни, допущение украинского перевода Библии[23] – отмечая, что фактически Библия на украинском и так распространяется в народе, но это перевод, выпущенный в Галиции: при распространении штундизма, при влечении к чтению Библии запреты оказываются не только не действенными, но и ведущими к тому, что контроль за обращающейся в народе литературой ускользает из рук власти – поскольку нет возможности эффективно запретить, то рациональным будет дозволить и тем самым взять под свой надзор печатание и распространение изданий, поскольку среди читающих нет влечения именно к нелегальным изданиям, они обращаются к ним за неимением других – дозволение обращаться разрешенному тексту перевода вытеснит из обращения неразрешенный.

Для функционирования украинского языка Костомаров предлагает два регистра: во-первых, как язык литературы «о народе», ограниченный своими сюжетами из простонародного быта и реалий; во-вторых, как язык начального обучения, одновременно с «общерусским», как способ повышения эффективности и привлекательности обучения грамоте – и вхождения в общерусское культурное пространство (поскольку, как отмечает Костомаров, для украинских крестьянских учеников церковнославянский язык оказывается понятнее, привычнее для объяснения, чем «общерусский», и потому начинать обучение грамоте сразу же с чужого языка – значит ставить на пути распространения первоначальной образованности существенную преграду).