Истинно русские люди. История русского национализма

В целом фактическое прекращение репрессий собственно против «украинофильства» в 1905 г. (которое теперь стало синонимом «культурничества») и допущения умеренных форм украинского национального движения в публичное пространство – последнее в свою очередь стало внутренне изменяться, поскольку открылась возможность для компромиссных форм взаимодействия. Примечательно, что именно в это время закладываются основания для последующей партии «хлеборобов» – т. е. попытки создать консервативное украинское политическое движение. Оказывается востребованной политическое наследие М. П. Драгоманова, выступающего одновременно одной из основных фигур «общерусского» либерального, конституционалистского движения и в то же время деятелем украинского социализма.

* * *

Обрисовав предельно кратко и схематично общий ход истории украинофильства, как он нам представляется, теперь необходимо остановиться на некоторых ключевых аспектах украинофильства, которые одновременно позволяют показать, каким образом осуществлялся переход, по словам И. Франко (1856–1916), к «украинству», а именно на построении схемы национального прошлого, возможностях и принципиальных ограничениях политической деятельности и на проблеме сепаратизма – обсуждению возможности образования самостоятельного национального государства.

Каждый национальный проект предполагает создание собственной исторической схемы – разумеется, обычно их несколько, конкурирующих между собой (и не вытесняющих одна другую без остатка). Соответственно, одними из ключевых фигур в истории нациестроительства и национальными лидерами оказываются историки – либо первые становятся вторыми. Украинский случай в этом отношении особенно показателен – здесь практически все основные дебаты происходят на почве истории, а лидеры украинофильства в подавляющем большинстве своем являются более или менее значительными историками.

Следуя логике Мирослава Хроха, история отступает на второй план уже на третьем этапе национальных движений – когда они становятся массовыми и на смену интеллектуалам, обращающимся к сравнительно небольшому кругу таких же, как они сами (а «народ» выступает для них объектом изучения, любования, художественного описания), приходят политики, обращающиеся к массам – теперь уже опирающиеся на национальные мифы и сформированное представление о прошлом, но работающие с актуальной повесткой как таковой.

Поскольку история украинофильства целиком относится ко второй стадии развития национальных движений по схеме Хроха – собственно, концом его станет начало перехода к третьей, что осуществится сначала в Галиции, где будут существовать возможности для политического движения, апеллирующего к массам, – то анализ этой стадии развитии украинского национализма неизбежно должен быть обращен к рассмотрению альтернативных, синхронных или сменяющих друг друга схем национальной истории и вписывания последней в мировую историю.

Примечательно, что вторая проблема оказывается в центре внимания на ранних стадиях развития украинофильства (в частности, попыткой вписать Украину в мировую историю в качестве центрального персонажа является «Книга бытия украинского народа» Костомарова). Уже с 1850-х подобного рода сюжеты совершенно отходят на задний план, и ранее будучи достаточно второстепенными, – исторический горизонт оказывается сужен до ближайших соседей Украины, ее исторических союзников/ противников, европейская/всемирная ее роль преимущественно кратко оценивается как барьера на пути «азиатских полчищ», защитницы (европейской) цивилизации/ культуры – концепция, которую в прошлом веке во многом потеснит концепция фронтира, артикулирующая двойственность – не только барьера, но и ворот, пространства коммуникации между разными культурными, религиозными, социальными порядками.

Украинофильство оказывается практически лишено историософии – столь обильно представленной в польском или русском, не говоря уже о немецком, национальных движениях. Это связано с трудностью включения в историософскую рамку «безгосударственного» или, в других вариантах, практически лишенного государственности народа – поскольку обычными субъектами мировой истории являются в XIX в. государства, т. е. политические формы народов или иные крупные формы политических объединений. Характеристика же «народа», изъятого из государственности, помещенного в рамку «повседневности», изучения не политической, а социально-экономический и культурной истории, не дает достаточных условий для образования больших историософских нарративов – является скорее «бегством из истории», пользуясь выражением М. Элиаде, чем включением в нее.