Истинно русские люди. История русского национализма

Привлекательность украинского национализма с точки зрения российской интеллигенции заключалась в том, что, будучи социалистическим и народническим, т. е. разделяя представления и стремления, общие для большей части интеллигенции, он был избавлен от внутреннего конфликта, в котором оказывался русский социалист или радикал. Протестуя против существующего порядка и отстаивая, как он, по крайней мере, считал, благо народа, он в то же время оказывался вынужден признать, что существующий строй является производным от исторической жизни его народа, созданным им – он сам, выступающий против, является частью этой культуры и этого общества, вызывающего его отторжение. Выбор украинства оказывался избавляющим от подобного противоречия – теперь эксплуатирующие классы, деспотический режим и вызывающая скорбь история оказывались чужим, внешним – угнетатель и угнетаемый, деспотизм и его жертвы противопоставлялись друг другу, он мог защищать вторых и принадлежать к ним без всякой двойственности, с чувством морального алиби и совершенной моральной правоты.

* * *

Обвинение в сепаратизме в адрес украинофилов было впервые гласно и громко высказано М. Н. Катковым (1817–1887) летом 1863 г., увязавшим украинофилов с «польской интригой». Впрочем, не говоря уже о деле КМТ, на аналогичные упреки Костомарову уже приходилось отвечать, например, в частном порядке в 1861 г. – когда их высказывала весьма влиятельная при дворе фрейлина гр. А. Д. Блудова (1813–1891), дочь председателя Государственного Совета гр. Д. Н. Блудова (1875–1864). В данной ситуации обе стороны имели собственную правоту – Катков и те, кто разделял его воззрения, указывали на объективную логику украинофильства как национального движения – оно находилось в принципиальном противоречии с проектом строительства «большой русской нации», а складывание таковой мыслилось как необходимость в процессе «национализации» Российской империи, образовании национального ядра. Украинофильство представлялось одновременно и угрозой русскому национальному и имперскому проектам, которые не находились в конфронтации, а фактически были двумя динамическими частями единого процесса трансформации империи. Логика национального движения в пределе вела к обретению национальной независимости, образованию национального государства, т. е. представляла угрозу одновременно и целостности империи, и попытку выделить из «русского национального тела» одну из его частей.

Вместе с тем и большинство украинофилов с той или иной степенью добросовестности отвергали подобные упреки – если не говорить о политических мечтаниях и свободных фантазиях в рамках серьезного обсуждения, не говоря уже о действиях в этом направлении, никто из украинофилов вопрос о национальной независимости не ставил – хотя бы в силу отсутствия какой бы то ни было серьезной поддержки на местах, почти исключительно интеллектуальном характере движения (собственно, последнее активно и стимулировало вольные фантазии – и одновременно не давало никаких возможностей выхода их в реальность).

В политическом плане союз с Польшей был гораздо менее желателен в украинофильской оптике, чем достижение какого-либо компромисса с Москвой. Во-первых, польское национальное движение не менее жестко и прямо, как общерусское, конкурировало с украинским за одни и те же территории. Во-вторых, «Польша» как союзник была не только проблематична (в силу тесной увязанности польского национализма с программой возрождения Речи Посполитой), но и слаба – фактически речь шла о достижении согласия с польскими политическими группами в России, самими не имеющими значительного влияния, и с польскими партиями, контролирующими Галицию, – даже в лучшем случае подобное соглашение давало результат, весьма далекий от любых украинофильских (как позднее и украинских стремлений). В результате можно видеть, прежде всего, крайнюю нестабильность подобных периодов относительного «согласия» (попытки Кулиша в начале 1880-х, соглашение 1890–1894 гг.) и его весьма ограниченные пределы – в сторону Польши деятелей украинского движения подталкивала жесткая позиция со стороны российского правительства.

Для ситуации последней трети XIX – начала XX в. сепаратистский вариант представлялся практически не актуальным, поскольку предполагал в качестве базового условия своего осуществления радикальную перекройку всех политических отношений Центральной и Восточной Европы – понятно, что без Первой мировой войны говорить о подобном не приходилось, а катастрофические последствия последней мало кому приходили в голову еще в 1914 г., ограничиваясь скорее областью перекройки государственных границ. Предположить, что в результате мирового столкновения с лица земли исчезнут Российская, Австро-Венгерская и Османская империи, возникнет целый ряд новых государств, а оставшиеся зачастую принципиально изменят свой облик – было за пределами рационального обсуждения.