Истинное имя

Как бы там ни было, но теперь мастер явно выделял южанина среди других. Он чаще подзывал его к себе, заглядывал в табличку, что-то поправлял и комментировал. Слушая Хайнрика, «дан-Энрикс» — лицемер! — сосредоточенно кивал, разыгрывая паиньку. Неплохо для ученика, который каждый день получает от мастера Хлорда новые взыскания и тратит вечера то на уборку, то на отмывание котлов на кухне, то на переписывание какой-то ерунды из свода правил Академии! Причин для наказаний было множество. То Пастух дерзко улыбался, когда мастер Вардос сделал ему замечание, то опоздал к тушению огней, то вообще спустился в Нижний город с этим своим другом, как его?.. Димаром, кажется. Льюс то и дело слышал, как Наставник подзывает Рикса и вполголоса отчитывает за какую-то очередную выходку. Но наказания мало влияли на «дан-Энрикса». Со стороны казалось, что южанин благоденствует, в то время как самому Льюберту каждый день учебы приносил все новые огорчения. Наблюдая, как «дан-Энрикс» в окружении своих приятелей идет — точнее, шествует — по галереям Академии, Льюберт испытывал почти непреодолимое желание догнать южанина и дать ему пинка. Но если избиения на тренировках Рикс переносил стоически, то после такого он, пожалуй, все-таки полез бы в драку. А сцепиться с ним еще раз Льюсу совершенно не хотелось.

Вспомнив о ’дан-Энриксе’, Льюберт всерьез задумался о том, не притвориться ли ему больным, чтобы совсем не ехать в Академию. Но, поколебавшись, Дарнторн все же отказался от этого плана. Их отряд должен был со дня на день выехать в Эрхейм — старую крепость, располагавшуюся в пяти стае от столицы и приписанную к Академии. Ученики Лакона отправлялись туда трижды в год и жили в замке в общей сложности столько же времени, сколько в Адели. Там их обучали разбивать военный лагерь, строить переправы через реки и руководить отрядом в незнакомой местности, а в остальное время они ездили охотиться, играли в «Три штандарта» и, что было для учеников особенно заманчивым, могли на время позабыть о ежедневной утомительной зубрежке. Старшие, правда, говорили, что большого облегчения тут нет — наоборот, стоит вернуться в Академию, и все наставники набрасываются на приехавших из крепости учеников, как оводы. Синтар зловещим тоном сообщил, что все проверки знаний, сваливающиеся на головы лаконцев, чаще всего приходятся на первые дни после приезда из Эрхейма. А всех, кто не справляется с проверкой, ожидает куча дополнительных заданий, отнимающих последние свободные часы. Но Льюберт и его друзья пока что больше думали о Деревянной крепости, чем о трудностях, которые их ждали после возвращения в Лакон. Было совсем некстати сказаться больным как раз теперь, когда до ожидаемого с таким нетерпением отъезда оставалось меньше недели.

Льюберт сел в кровати, поджав ноги, чтобы их не доставал тянувшийся от мраморного пола холод. Многие из его сверстников позеленели бы от зависти, если бы могли увидеть его спальню, но Дарнторн давно привык к ней и уже не замечал развешенные по стенам кинжалы и охотничьи трофеи. Интерес у него вызывало разве что оружие, заказанное лордом Бейнором совсем недавно — легкая миниатюрная кольчуга и литой нагрудник вроде тех, которые предпочитали щеголи на Островах, а также шлем и наручи с серебряной насечкой. Весь комплект до мельчайшей подробности воспроизводил турнирную экипировку знаменитого Аттала Агертейла, в которой самый изящный из ныне живущих рыцарей блистал в столице прошлой осенью — с той только разницей, что этот доспех был сделан так, чтобы прийтись по росту двенадцатилетнему подростку. Эти латы Бейнор подарил племяннику в честь поступления в Лакон, и случая воспользоваться ими у Дарнторна еще не было. С доспеха Льюберт перевел сонливый взгляд на щит с гербом Дарнторнов — белым полем с черным, вставшим на дыбы единорогом. Отец еще в детстве научил его гордиться символом их рода, объяснив, что простота герба — самое верное свидетельство древности родового имени. Вот у дан-Энриксов — ну то есть, настоящих, а то за последние недели это имя чаще всего поминалось в связи с энонийским выскочкой — герб тоже отличался простотой, но был, по мнению отца, слишком претенциозным. Сделать своим символом большое бело-золотое солнце на более темном синем фоне — это уже слишком. Подобного самомнения, пожалуй, не оправдывает даже королевский титул.

Тех, настоящих Риксов, Льюберт тоже ненавидел. За отца, которому Валларикс швырнул в лицо свое помилование, заставив заплатить за это страшным унижением. И за деда, который, по рассказам дяди, умер в те дни, когда войска Наорикса разоряли его земли, продвигаясь к замку. И за все косые взгляды, ощущаемые каждым миллиметром кожи в те моменты, когда Льюберт сопровождал дядю во дворец. А главное — за свою одинокую и неустроенную жизнь в столице.