Истоки человеческого общения

Первая состоит в том, что, хотя знаковые языки являются в некотором роде кодами, языковая коммуникация в значительно большей степени, чем кажется на первый взгляд, опирается непосредственно на некодированные формы коммуникации и умения мыслить одинаково с собеседником. Вот всего два простых примера: (1) Повседневная языковая коммуникация пестрит такими выражениями, как оно, она, они; здесь; тот парень, референты которых не могут быть выведены напрямую ни из какого кода, так что выводы о них приходится делать на основе общего для собеседников смыслового контекста. (2) В повседневном разговоре полно таких обменов репликами, как: Эрни: «В киношку пойдем?» — Берт: «У меня утром контрольная», — где Эрни может понять ответ Берта только при наличии некой общей подоплеки и общих для них обоих знаний, делая выводы из фактов, не входящих ни в какой код (например, контрольная наутро означает, что вечером нужно будет к ней готовиться, а значит, в кино пойти не получится). Языковой «код» опирается на неязыковую базовую структуру понимания намерений и общего смыслового контекста, которая на самом деле логически первична (Wittgenstein 1953).

Вторая проблема касается непосредственно происхождения человеческой коммуникации. Суть в том, что она не могла возникнуть из некоего кода, поскольку иначе нам придется исходно допустить существование того, что мы пытаемся объяснить (как получается со всеми теориями общественного договора). Ведь для создания любого эксплицитного кода необходимо, чтобы ему предшествовала некая форма коммуникации, не менее богатая, чем сам этот код. Например, если двое служащих хотят установить код, согласно которому два удара в стенку означают, что идет начальник, как они могут его установить без помощи какой-либо другой формы коммуникации? Знаковый коммуникативный код предполагает, что до него была некоторая форма коммуникации, которая в дальнейшем кодифицируется — приблизительно так же, как деньги вбирают в себя предшествовавшую им практику мены и торговли, которая в них, в известном смысле, кодифицируется. Эксплицитные коды, таким образом, по самой своей природе производны.

А как быть с более естественно возникающими «кодами», к числу которых относятся и языки? Они не создаются в эксплицитной форме заранее — так, может быть, удастся избежать порочного круга в их объяснении? Увы, нет. Одно из основных прозрений Витгенштейна (Wittgenstein 1953) в проведенном им обстоятельном анализе языковой коммуникации состояло в том, что новые потенциальные носители языка — например, дети — способны «взломать код», только если у них есть какие-то другие средства коммуникации или, по крайней мере, способы взаимодействия со зрелыми носителями языка. Иначе они оказываются в положении квайнова путешественника в чужеземном обществе (Quine 1960), который, слыша, как туземец произносит: «Гавагай», когда мимо пробегает животное, понятия не имеет, на какой аспект ситуации туземец намерен указать этим неведомым ему языковым выражением. Туземец мог бы «показать» чужестранцу, что он имеет в виду, но их диалог в конечном итоге сведется к какой-то форме некодированной коммуникации, к какому-то иному некодированному способу умственной сонастройки с собеседником.

Поэтому, если мы хотим понять человеческую коммуникацию, начинать с языка нельзя. Правильнее было бы оттолкнуться от какого-нибудь не основанного на предварительной договоренности, некодированного способа коммуникации и умственной сонастройки. Лучше всего на эту роль подходят естественные человеческие жесты: например, указательный жести пантомимическая коммуникация. Эти жесты просты и естественны, но, тем не менее, оказываются весьма мощным и при этом специфически человеческим средством коммуникации. Поэтому наш первый вопрос должен касаться того, как работают эти жесты — и лишь потом мы сможем подступиться к языку с его мириадами сложностей. В ответе на этот вопрос мы будем опираться, прежде всего, на максимально скрытую, крайне сложную, специфичную для нашего вида базовую психологическую структуру (psychological infrastructure) — способность к общим намерениям (shared intentionality), в рамках которой человек используют свои естественные жесты, порождая тем самым целый мир новых предметов коммуникации. Если нам удастся четко, систематично определить компоненты этой структуры с точки зрения как задействованных в ней когнитивных навыков, так и социальных мотивов, то мы сможем построить модель человеческой коммуникации, которую назовем кооперативной.

3.1. Указательный жест и пантомимическая коммуникация