Истоки первой мировой войны

Ко времени, когда приглашения Грея были вручены, две страны, находившиеся в кризисе, уже планировали военные действия, хотя никаких необходимых шагов еще не было предпринято. 25 июля германское правительство настаивало на том, чтобы Австрия немедленно начала военные действия против Сербии, так как любое «промедление начала военных операций рассматривалось… как великая опасность из-за вмешательства других держав»[29]. На следующий день генерал Конрад, начальник генерального штаба Австро-Венгрии, вынужден был признать, что планы мобилизации не позволяют атаковать Сербию до 12 августа: и поэтому возник вопрос, стоит ли объявлять войну, если это не может быть подкреплено немедленными действиями. К 27 июля позиция Бертольда одержала верх и было решено, что объявить войну нужно 28 июля. Бертольд надеялся, что это испугает сербов и приведет их к полному повиновению без военных действий. Война объявлялась не только из-за неудовлетворительного ответа сербов на австрийскую ноту от 23 июля, но и потому, что сербы якобы атаковали на боснийской границе подразделение австро-венгерской армии (впоследствии оказалось, что это донесение было ложным). Сербская армия была мобилизована немедленно после получения ультиматума. 26 июля царь согласился лично объявить частичную мобилизацию только в военных округах Киева, Одессы, Москвы и Казани. Таким образом, поскольку Австрия и Россия задержали мобилизацию и начало военных действий, оставалась возможность проведения переговоров, предложенных Греем. Однако ответ, который он получил от германского правительства вечером 27 июля (после того как французы и итальянцы согласились на конференцию), положил конец надеждам на мирный исход. Ягов заявил, что этот вопрос касается только России и Австрии и может быть решен прямыми переговорами между ними. В этот момент, казалось, еще была возможность проведения переговоров между Россией и Австрией (26 июля у Сазонова состоялся спокойный и конструктивный разговор с австрийским послом в Санкт-Петербурге). Ягов не исключал впоследствии возможности посредничества в переговорах. Грей, опасаясь, что его предложение не найдет отклика, 27 июля, еще до того, как был получен отказ Германии участвовать в конференции, поставил перед кабинетом в первый раз вопрос о вступлении Британии в войну, если Германия атакует Францию. Росло понимание того, что вооруженный конфликт можно будет локализовать. Хотя среди членов кабинета возникла значительная оппозиция идее вступления Британии в войну, все-таки было принято решение, что британский флот, который в это время проводил маневры, не должен быть рассеян по мирным базам и команды не должны быть отпущены на берег. У французов кризис вызвал что-то вроде смятения, так как в это время президент и премьер-министр находились в море на пути из Санкт-Петербурга в Париж и сведения о происходящем получали из неточных и искаженных радиограмм, которые Пуанкаре и Вивиани на борту «Франции» принимали от Эйфелевой башни. Только прибыв 25 июля в Стокгольм, они поняли всю серьезность ситуации. Отменив свои государственные визиты в Данию и Норвегию, они вернулись во Францию. В течение критических дней, сразу после публикации австрийского ультиматума, лидеры французского правительства нс могли контролировать события. В отсутствие президента и премьера министр иностранных дел и министр юстиции действовали нерешительно, и поэтому у германского и австрийского послов создалось впечатление, что Франция не слишком твердо поддерживает Россию. Между тем Морис Палеолог, французский посол в Санкт-Петербурге, человек, полностью поддерживавший союз с Россией (которого Пуанкаре однажды обвинил в несколько преувеличенном воображении[30]), уверял Сазонова, чье настроение менялось по мере усложнения обстановки, что Франция готова выполнить обязательства союзника. Более того, он не очень торопился информировать министра иностранных дел в Париже о событиях в Санкт-Петербурге между вечером 23 июля, когда Пуанкаре и Вивиани отбыли, и их возвращением шестью днями позже.