Истопник

«Закончился двадцатый съезд партии! С отчетным докладом выступил Никита Сергеевич Хрущев. Съезд осудил практику отрыва идеологической работы от практики коммунистического строительства, идеологического догматизма и начетничества! Съезд указал, что гражданские войны и насильственные потрясения не являются необходимым этапом пути к новой общественной формации. На съезде с речью выступил товарищ Анастас Иванович Микоян, который раскритиковал сталинский Краткий курс истории ВКП(б), отрицательно оценил литературу по истории Октябрьской революции, Гражданской войны и Советского государства…»

Сталина вскакивает и бросается к приемнику. Пытается поймать уплывающую радиоволну. Но из приемника вновь раздается треск.

Хочется услышать главное.

Но главного тогда еще не передавали по радио.

Зато теперь известна точная дата происходящего на заимке. 25 февраля 1956 года. В тот день на закрытом утреннем заседании Н. С. Хрущев выступил с докладом «О культе личности и его последствиях». Культ личности Сталина впервые был осужден публично. В докладе также поднималась проблема реабилитации партийных и военных деятелей, репрессированных при Сталине. Смягченный вариант доклада обнародовали в качестве постановления Президиума ЦК КПСС 30 июня 1956 года. В Советском Союзе доклад опубликовали полностью, спустя более чем тридцать лет, только в 1989 году, в журнале «Известия ЦК КПСС».

Сталина оборачивается и видит: Кучум поднялся и осторожно ходит по избушке. Настя вцепилась в его шерсть и ходит рядом.

Это ее первые шаги.

Костя говорит, как бы извиняясь:

– Ей сколько? Девять месяцев? Девочки начинают ходить раньше пацанов. Мне мать рассказывала, что я вообще пошел в полтора года.

В сенцах раздаются шаги. Входит Герхард. Обметает веничком снег с торбозов, снимает с плеча двустволку и вешает ее на гвоздь у двери. Потом проходит в комнату и тяжело, как старик, садится за стол.

Протягивает ноги в торбозах.

Говорит Сталине:

– Помоги стянуть… Совсем сегодня ухайдокался.

Сталина встает перед ним на колени. Помогает снять меховые сапоги.

Как бы между прочим Кауфман берет со стола Костин пистолет, загоняет в рукоятку обойму. Предохранитель не щелкает.

– У тебя предохранитель сбоит, – говорит Герхард и передергивает затвор, – смотри, не отстрели себе яйца!

Он думает, что Ярков носит пистолет на поясе. Бывали случаи, когда предохранитель сбрасывал и люди ненароком стреляли себе в ногу.

Или – в пах.

Костя насмешливо отвечает:

– Себе ни за что! А кому-нибудь другому – запросто!

Сталина встает между ними. Забирает у Кауфмана пистолет и протягивает его Косте. Он прячет парабеллум в брезентовый карман-кобуру под мышкой.

Долго и тяжело Герхард смотрит на них:

– Ну и что же мы теперь будем делать, господа энкаведы?!

Кауфман закуривает короткую трубку, эвенкийскую.

И выходит на крыльцо.

Костя хрипло говорит Сталине:

– У меня есть золото… Я намыл по ручьям. Возвращайся ко мне. Ты его все равно не любишь. Настю я в обиду не дам. И Егорка будет жить с нами. Не пропадем.

Сталина зябко кутается в пуховую шаль.

– При чем здесь золото, Костя! О чем ты говоришь… Он спас меня и Егорку от смерти.

– Расскажи, какой он?

– Кто?

– Егорка.

Сталина улыбается.

– Ну какой?! Упрямый. Брови на лбу черные, сросшиеся. Чалдон – он и маленький чалдон! Про тебя я ему уже рассказала. Два дня ходил смурной. Но Герхарда по-прежнему зовет отцом.

Через месяц Костя уходит из домика мерзлотной станции. Он идет, прихрамывая, опираясь на палку. Нога срослась кривовато, и теперь Костя – колченогий. Так в его шахтерском поселке, на Ургале, мальчишки дразнили хромых фронтовиков. Ничего! Товарищ Сталин был сухорукий, а он будет – колченогим. Костя знает, что Сталина любит его и такого.

Сталина вышла Костю проводить. Обнимает за шею, шепчет:

– Когда придешь?

Костя недолго думает.

– Когда его не будет дома, ставь на окошко герань. Я издалека, из распадка, в бинокль увижу. Хоть завтра приду! – Он смеется: – Доковыляю… Дойти не смогу – приползу! Теперь так всегда будет.

И крепко, в губы, целует Сталину.

Костя сильно спешит. Он подходит к тому месту, где кулёмка сбила его с ног, а река подхватила и кинула на камни. Старательский лоток лежит на берегу, кверху дном. Ручей не унес его, а выбросил на берег. Ступня ноет, но Костя так устраивается на камнях, что нога не мешает ему. Для этого приходится присесть на валуны, чуть ли не в воду. В торбозах хлюпает. Студеная вода в ручье, такая же, как и месяц назад.